Врата небесные - Эрик-Эмманюэль Шмитт

схватила чья-то рука:

– Сюда.

Кто-то за моей спиной отпер низкую дверцу, и оттуда высунулась тянущая меня рука:

– Говорю же тебе: сюда!

Что-то в моем сознании подсказывало, что надо повиноваться. Я развернулся и проскользнул внутрь. Дверца захлопнулась. Я погрузился во тьму.

Знакомый аромат привел меня в замешательство, свежее благоухание сирени. Я мгновенно связал его с голосом, который отчитал меня.

– Волшебник? Гавейн, это ты?

– Возможно.

Прежде чем удивиться, я с облегчением вздохнул:

– Как это может быть? Я думал, ты в Кише.

Молчание. Голос раздался уже из другого угла:

– Я пребываю в Кише. Но я по праву ношу титул волшебника. Ты общаешься лишь с моим отражением.

Мое волнение усиливалось. Все приводило меня в смятение: снаружи гремели барабаны и трубы; я в кромешной тьме не смел пошевелиться.

Та же рука схватила меня за запястье:

– Вперед. Он входит.

Я повиновался руке, которая направляла меня в полумраке. Мы добрались до ниши, где из бойницы сочился слабый свет, и тьма сменилась полутьмой. Теперь проявились черты Волшебника. Он улыбнулся своей обычной чарующей улыбкой.

– Удивлен?

– Я уже ничего не понимаю. Куда ты меня привел?

– В тайный коридор, идущий вдоль спален и позволяющий проникнуть в некоторые из них.

– Откуда ты так хорошо знаешь флигель?

Он прикусил кокетливую ярко-красную губу:

– Когда-нибудь я расскажу тебе. К тому же сам ты оказался скуп на признания, так с чего бы мне быть щедрым на них? Ты мне так и не поведал, что привело тебя в Бавель.

– Но…

– Нура, не так ли?

– Откуда тебе это известно?

– Ты болтаешь во сне… Я просто хотел убедиться. И что, здесь ли твоя Нура?

– Нет.

– Тем лучше для нее! Сматывайся отсюда.

– Как?

Гавейн привалился к стене и принялся размышлять вслух:

– Нимрод со своей стражей пройдет через этот двор. После того как он, а вслед за ним и охрана, пересечет его, ты дождешься полной темноты. Тогда отодвинешь эту доску, проникнешь внутрь стены, и тебе останется только нырнуть в ров.

Его рука отпустила меня, аромат рассеялся.

– Ты куда? – бросил я.

Уже издали он ответил:

– У меня есть и другие возможности скрыться отсюда, кроме как барахтаться в канаве. До свидания.

– Встречаемся в Кише?

Ответа не последовало: он уже исчез.

Этот день повергал меня то в оцепенение, то в изумление. Пусть я не нашел Нуру, зато Волшебник нашел меня – нашел и спас. Зачем? Каким образом? Мои вопросы только сгущали тайну. Да и некогда было предаваться размышлениям: прежде всего мне следовало сбежать.

Нестройно грянула музыка. Часовые распахнули искусно отделанные ворота, и процессия двинулась во двор.

Я встал на цыпочки и прильнул глазами к бойнице. Участники шествия старались перещеголять один другого. Я различил одетых в лазурные и рубиновые тоги музыкантов, затем почти обнаженных танцоров с раскрашенными лицами и наконец парад диких животных из породы кошачьих: укротители исполинской наружности вели их на поводках и в намордниках. Это выставление напоказ баснословной роскоши с ослепительным варварским блеском возвещало о прибытии высшего существа.

Когда ряды расступились, я поначалу заметил только высокий вытянутый силуэт со слегка сутулыми плечами и непомерно длинными руками и ногами. Это был Нимрод, надменный, горделивый, властный. Он ни на кого не смотрел. Он всматривался лишь в себя. Он ни в ком не нуждался.

И вдруг, уж не знаю, по какой причине, он повернул голову в мою сторону, и я увидел его лицо.

Подавив крик изумления, я отпрянул от бойницы и присел возле стены.

Я узнал Дерека…

2

Бавель оставался далеко за моей спиной.

Я направлялся не в какое-то определенное место – я спасался бегством. Я не стремился в другой город, я бежал из этого. Я двигался не к лучшему, я пытался избегнуть худшего.

Мы расположились в высокой траве у обочины тропинки, чтобы напиться и отдышаться. Когда среди ночи я разбудил Маэля, Саула и Роко, они поначалу удивились, но тотчас поняли, что мы удираем, и принялись деловито собираться в путь; так что на рассвете, едва стражники открыли Ворота Ану, мы вышли из города. И теперь, отойдя от него на изрядное расстояние, мы могли немного передохнуть.

Я в последний раз любовался Бавелем. Передо мной высился величественный город: четкий и зубчатый, несмотря на полупрозрачную золотистую дымку. Бавель, который мне так расхваливали, какой описал мне Волшебник, о каком мечтал Нимрод, каким начертил его великий Гунгунум. Все казалось новехоньким, рожденным нынешним утром. Ослепительный свет проявлял чудо: это было не поселение, не город – это был человек, величавый, сидящий, поджав под себя скрещенные ноги; дворец представлял его тело, башня – лицо, а плечи и бедра расширялись крепостными стенами. Но этот человек представлял опасность. Порочный, изворотливый и властный, он мог задушить объятиями, а улыбка его скрывала ловушку. Стоило кому-то попасться, как его движения, его мысли, короче, его свобода становились заложниками. Бавель не принимал, он заточал под стражу. Вырванные из своего привычного мира женщины томились в клетке, Саул спивался, а я, если бы меня узнали, не избежал бы пленения. К тому же Бавель дурачил не только чужих, он обманывал и свое население – горожан, что с утра до ночи метались в поисках средств к существованию; жрецов и жриц, что бросали все, ради того чтобы питаться дымом жертвенных костров его Божеств; мужчин, которые лишались своих тестикул, чтобы охранять женщин; часовых, охранявших богатства, которыми никогда не пользовались; солдат, которые умирали, чтобы взять пленных; рабов, которые подыхали, чтобы построить Бавель. Бавель, всегда Бавель, ничего, кроме Бавеля. Бавель был целью самого себя.

Бежать…

С самой зари я упрекал себя, что спасаюсь бегством, потому что ненавидел трусость; но сам же себе возражал, что руководствовался осторожностью: Дерек, он же Нимрод, не должен был меня узнать.

Хотя встречались мы редко, я понимал, что́ движет моим сводным братом: под предлогом того, что он стал жертвой нашего отца, Дерек превратился в палача. С его точки зрения, полученное увечье давало ему право увечить, а испытываемое страдание – заставлять страдать других. Оскопленный в девятилетнем возрасте нашим отцом, Дерек продолжал жестокость, которую испытал сам. Когда-то у него имелись достоинства – ум, чувствительность, стремление к прекрасному, – но с самого детства они были уничтожены; а то, что от них оставалось, завербовала к себе на службу мстительность.

Существует два типа сыновей: те, что освобождаются от отца, и те, которые ему покоряются. Освободившиеся становятся самими собой и наслаждаются своей собственной, принадлежащей им жизнью. Покорившиеся превращаются в химеры и страдают от ускользающей,