Рисовальщик - Валерий Борисович Бочков

Гиил, он походил на спившегося укротителя львов. Мой коллега, матрос Тьерк, длинный малый с неприличной татуировкой на шее, шепнул мне, что на самом деле все зовут шкипера короче – Порочный Манфред. Я не стал выяснять корни клички, поскольку уже видел в кают-компании две коробки «столичной». Бутылки были по литру каждая.

Порочный Манфред называл «Элеонору» пренебрежительно – «лодка», он поднимался на капитанский мостик раза три за всё путешествие. До штурвала – стального колеса метрового диаметра с хромированными рукоятками – он не дотронулся ни разу. Мы шли на автопилоте. В бортовой компьютер был заложен маршрут, яхта плыла сама.

Мои надежды на карабканье по вантам – или как там называются верёвочные лестницы, – насвистывая «А ну-ка песню нам пропой весёлый ветер», равно как и возможность «травить шкоты» или поднять хоть какой-то бум-бам-брамсель, не осуществились. На нас не обрушился шторм, не напали пираты, мы не встретили «Летучего голландца». Я не видел китов, дельфины отстали через час после выхода из порта, чайки – через два. Земля превратилась в серую полоску, похожую на мираж, после растаяла и она. Мы вошли в пустоту. Смертельней скуки я не испытывал в своей жизни.

Да, кровавые закаты, похожие на извержение вулкана. Да, бездна ночного неба с таким количеством падающих звёзд, что через полчаса у тебя кончаются желания. Да, да, да, всё это, безусловно, грандиозно, восхитительно, потрясающе. Но что делать с остальными шестнадцатью часами бодрствования? На третий день ты уже не хочешь видеть ни воды, ни неба. Океан сер, как лист стали. Небо не лучше, может, чуть светлее. Горизонт безнадёжно пуст.

Следуя законам жанра, мои попутчики должны были меня ограбить и высадить на необитаем острове с пачкой галет и бочонком питьевой воды, но никаких островов нам не попадалось, а мои спутники круглосуточно пили водку, играли в карты – в некую разновидность нашей «буры». Иногда они пели, причём вполне прилично, на два голоса: у Тьерка обнаружился густой бас, Манфред запросто брал «до» третьей октавы.

Попутчики не ограбили меня. Алкоголя им хватило тютелька в тютельку. В среду они откупорили последнюю бутылку водки, земля показалась на горизонте в полдень четверга. Появились чайки, небо стало пронзительно синим, а океан – почти изумрудным.

– Карибы, – лаконично прокомментировал Порочный Манфред изменения цвета воды и неба. – Сент-Томас.

Он указал рукой в сторону туманной полоски. Прямо по курсу лежал знаменитый остров Святого Фомы, зловещая пиратская цитадель, куда разбойники возвращались после своих кровавых экспедиций. В притонах и тавернах джентльмены удачи тратили награбленные дублоны и пиастры, злоупотребляя крепкими напитками и вступая в беспорядочные половые связи с портовыми девицами. Легендарный Эдвард Тич, флибустьер по прозвищу Чёрная Борода, построил тут свой замок. А на одном из соседних островов он закопал свои сокровища. Клад Чёрной Бороды ищут до сих пор. Сент-Томас окружён сотней необитаемых островов, некоторые не больше футбольной площадки, так что искать будут ещё долго.

Помимо флибустьерских талантов, Эдвард Тич был гением маркетинга и имиджевой рекламы. Вместо банального черепа с костями на его чёрном флаге был изображен дьявол, в одной руке он держал песочные часы – символ неотвратимости смерти, в другой – копьё, которым дьявол готовился пронзить человеческое сердце. Флаг должен был предупреждать встречные корабли об опасности сопротивления пиратам – в этом случае пленных ждала дьявольски жестокая смерть.

К личному имиджу капитан Чёрная Борода тоже относился серьёзно. Он шёл на абордаж в красном камзоле, с двумя пистолетами, саблей, кинжалом и дюжиной гранат на поясе. В бороду он вплетал фитили, которые поджигал перед атакой. По воспоминаниям матросов с ограбленных кораблей, на абордаж пиратов вёл сам дьявол, поднявшийся из пылающей преисподней.

Порочный Манфред отпустил штурвал и изобразил дьявола.

– Но, кстати, – вмешался Тьерк, – нет ни одного документального свидетельства о пытках или убийстве пленных на кораблях Чёрной Бороды.

«Элеонора» входила в гавань острова Святого Фомы. Наступал вечер, с берега тянуло вкусным дымком. Там что-то жарили. У причала стояли яхты, сотни яхт, по крутому склону скалы карабкались белые домики с черепичными крышами. На гребне скалы розовело здание с колоннами и башенками. Из-за зубцов крепостной стены выглядывали пальмы.

– Замок Чёрной Бороды? – кивнул я в сторону берега.

– Не, отель. – Манфред равнодушно сплюнул за борт. – «Мэрриот».

54

Дальнейшее банально и скучно. В белой фанерной будке с американским флагом на крыше в наши паспорта шлёпнули штампы, подтверждающие официальное прибытие на территорию Соединённых Штатов. Разомлевший от жары пограничник не произнёс ни слова. Мы вышли из скворечника на дощатую пристань. Воняло морем и сырой рыбой.

– И это всё? – спросил я Манфреда негромко.

– А чего ты ещё хочешь? – не понял он. – Оркестр?

Голландцы сразу направились в портовый шалман, украшенный фальшивыми якорями и спасательными кругами. Я остался один. По пыльной набережной ползли машины, разделительной полосой служил газон с чахлыми пальмами. На той стороне жались друг к другу сувенирные лавки. Украшенные флажками и гирляндами, с полосатыми тентами, они напоминали пляжные постройки. Двери и окна были распахнуты настежь. Туристы, поголовно в чёрных очках и соломенных шляпах, бродили между пёстрых прилавков, что-то лениво разглядывали, трогали сувениры брезгливыми пальцами.

На углу высилось трёхэтажное здание – каменное, мрачное, с колоннами; такое мог бы построить Альбрехт Шпеер, но он, кажется, уже давно умер в тюрьме Шпандау. Кованые золотые буквы тянулись по всему фасаду: «Первый национальный банк Виргинских островов США». Полицейский с внушительным кольтом на поясе сдвинул чёрные очки на кончик носа и демонстративно проводил меня взглядом. Я толкнул тяжеленную дверь и протиснулся внутрь. Гранитный зал с высоченным потолком и люстрой из метро «Комсомольская» был пуст, холоден и гулок. С балетной грацией проскользил ко мне безупречный мужчина с пробором и неистовым галстуком попугайской расцветки. Я поздоровался и спросил, могу ли я открыть счёт.

– Счёт? – участливо переспросил он.

Сияя зубами, он ласкал меня добрым взглядом, как любимого брата, которого не видел пару лет. Я смущённо кивнул, стараясь произносить как можно меньше слов. Он пожал мне руку, представился – имя я тут же забыл. Аккуратно тронув мой локоть, повлёк за собой по безупречному мрамору, выложенному шахматными квадратами, на ходу предлагая кофе, шампанское или коктейль.

В дубовом кабинете с кожаными креслами цвета горького шоколада меня встретил уютный дедушка академического типа. Он тоже излучал сияние, но чуть сдержаннее. Балетный исчез, но тут же вернулся с чашкой кофе. Я сел, протянул академику паспорт и чек. Полмиллиона не произвели на деда никакого впечатления. Он спросил, какой счёт я хочу открыть. Я, отхлёбывая