Рисовальщик - Валерий Борисович Бочков

в кладовку.

– Обнажённую модель…

– Ну какая модель к бесу! Сисек – ноль, коленки куриные торчат. – Сессил презрительно сплюнула, чуть выпятив свой восхитительный бюст. – Модель… Закаты лучше рисуй.

– Уже.

Я выхожу на улицу, открываю багажник джипа, возвращаюсь с двумя новыми пейзажами.

– Совсем другое дело! – Сессил гладит себя по бедру ладонью, ногти на руках тоже голубые. – Почём ставить? По пять?

– Не круто?

– Так Рождество на носу, народец при деньгах пожалует. По пять ставлю.

– Рождество? Я думал ещё август не кончился…

– По пять тогда?

– Ставь по пять. Да, и ещё… – Я задержался в дверях, чуть помялся и сказал негромко: – Надевай, пожалуйста, трусы на работу. Видно же… всё видно.

– Ну ты даёшь! – Сессил захохотала и сочно шлёпнула себя по ляжке. – Так в этом же вся суть!

58

Когда Сессил жила со мной, мне так и не удалось написать ни одного её портрета. Дальше набросков дело не шло – Сессил хватало минут на двадцать, потом она начинала томно оплывать на подушках. Невинно приоткрыв рот, она облизывала красные губы, я слышал её дыхание, видел как набухали соски. Её указательный начинал чертить плавные узоры, путешествуя от колена вверх по бедру, палец рисовал ромашку вокруг пупка и неизбежно сползал вниз. Сессил выгибала спину, глаза её туманились, она начинала едва заметно раскачиваться, словно впадала в транс. Обычно именно тут и заканчивался наш сеанс рисования.

Потом, валяясь на растерзанной кровати, или на полу, или на песке пляжа, она признавалась, что испытала оргазм ещё до того, как я прикоснулся к ней.

– Когда ты рисуешь, через твои глаза смотрит Огу-Шангу. Он проникает в меня и делает мою кровь густой и горячей.

– Я думал, он только за молнии отвечает, а он и за твои оргазмы тоже…

– Тс… Огу-Шангу услышит!

– Он до сих пор во мне? – шёпотом спрашиваю я.

Сессил сжимает мои гениталии, настороженно глядит в пустоту:

– Нет, он оставил тебя… на время. Огу-Шангу повелевает на острове бурями и штормами. В свободное от основной работы время он курирует сексуальную жизнь островитян. Огу-Шангу отвечает за эрекцию и поллюцию, но может исполнить и полноценное чудо, вроде землетрясения или воскресения из мёртвых.

Пару лет назад мне всё-таки удалось написать портрет Сессил – начать и закончить: я усадил её на фоне красной драпировки – ленивую и перезрелую, лоснящуюся от неги, вроде моделей позднего Рубенса. Портрет удался – холст два метра на полтора, тревожную энергию покоя подчёркивал крап-лак с кадмиевыми всполохами, эбонитовое тело модели сочилось вялой похотью; я сделал последний мазок, чуть пригасил блик на плече, обмакнул указательный палец в лимонный стронций и расписался в углу.

– Огу-Шангу больше не смотрит сквозь мои глаза? – Я вытирал пальцы тряпкой, смоченной в бензине.

– Смотрит. Ещё как! – Она потянулась и плавно поднялась с кушетки. – Я просто научилась крепко закрывать лепестки моей льюмы.

Я пожал плечом, взял палитру и начал соскребать мастехином остатки краски. Мастехин издавал мерзкий звук, Сессил сморщила нос.

– К тому же Огу-Шангу входил не в меня, – сказала она простодушно, – он входил в льюму той польской лисицы.

Я насторожился.

– Ванда, – по слогам произнесла Сессил, – Ванда.

Повторяю, никогда и никому я не рассказывал о моей прошлой жизни. Даже Сессил.

59

Тот портрет я подарил Сессил, и она повесила его на самое видное место галереи – каждого входящего встречала двухметровая аллегория сразу двух смертных грехов: похоти и лени. Сходство с администратором галереи было несомненным, к тому же Сессил сидела прямо под картиной и примерно в той же позе, что и на полотне. К счастью, одетая. Портрет пользовался успехом, несколько раз его пытались купить, но Сессил упрямилась и отвечала отказом. К табличке с названием («Открой лепестки моей льюмы», холст, масло, 225х175) был приклеен красный кружок, означающий, что картина уже продана.

Неожиданно полотно исчезло. В один из моих визитов в галерею стена оказалась пуста. Под белой пустотой в кресле и за стеклянным столом сидела невозмутимая Сессил.

– Неужто продала?

Сессил, покусывая верхнюю губу, лукаво кивнула.

– Кому?

Сессил щурилась и ухмылялась.

– Я его знаю?

Всё-таки в глубине души мне было немного обидно. Подмывало спросить о цене, но я поборол любопытство.

– Ты его знаешь, – таинственно произнесла Сессил. – Его знают все.

– Неужели Иисус Христос?

– Ну тебя! – Она махнула ладошкой, звонко рассмеялась.

Она ёрзала в кресле, сияла, её распирало от желания похвастаться.

– Ну говори же!

Я подошёл к столу, сквозь стекло прекрасно были видны её круглые колени и всё, что выше. Сессил подняла голову и тихо, точно раскрывая тайну, проговорила:

– Это Брэд Питт.

На Сент-Джон добраться непросто, тут нет аэропорта, отелей мало, и они дорогущие. К тому же половина острова принадлежит Рокфеллеру, и эта часть острова объявлена заповедником. Что-то вроде частного рая с избушками на пляже и теннисными кортами в джунглях.

Сессил взяла со стола айфон, тюкнула пальцем и торжественно протянула мне. На экране телефона, на фоне интерьера моей галереи, стояли в обнимку два человека.

Они стояли щека к щеке и отчаянно улыбались в объектив. Это были Сессил и Леонардо ди Каприо.

Я молча вернул ей телефон.

– Там ещё есть! – Сессил привстала даже. – Там ещё много!

– Я видел. У меня к тебе другой вопрос…

– Не видел, там дальше… – Ей явно хотелось продолжать говорить про Брэда.

Я покорно взял телефон, пролистал фотографии и вернул.

– Потрясающе, – сказал мрачно. – Он тебя сниматься в кино не пригласил?

– Нет, – растерялась она. – Мы поехали к нему в Канил-Бэй, потом ужинали в том ресторане на горе, который в развалинах сахарной мельницы…

– «Зодиак», – раздражённо сказал я. – Лангусты на гриле под соусом манго – правильно?

Она кивнула. Настроение у меня испортилось, не знаю почему, но я, очевидно, ревновал Сессил. К Брэду или Леонардо – не знаю. Но мне захотелось сделать ей больно, и я спросил:

– Так за сколько продала?

– Тридцать тысяч! – Она победно выпятила бюст.

– Всего-то?

Сессил растерянно моргала.

Я был противен сам себе, но продолжил с азартом:

– И небось бесплатный минет в придачу? А? Было дело?

Сессил насупилась и застыла. Сейчас будут слёзы, и верно, крупная капля сползла по щеке и шлёпнулась на стеклянный стол. «Ну ты и сволочь, – подумал я, – обними, обними же её, мерзавец!» Но я не двинулся с места, лишь сунул кулаки в карманы.

– Что ты хотел спросить? – глухим голосом проговорила Сессил, не поднимая глаз.

Я уже ничего не хотел, хотел лишь отмотать последние пять минут нашего разговора и всё стереть.

– Ну? – строго спросила она. – Говори уж.

Я