Наше неушедшее время - Аполлон Борисович Давидсон

34 русских журнала того времени, вплоть до «Дамского журнала» и газеты «мод и новостей», которая называлась «Молва». Большинство из них – за многие годы. А уж изученным им запискам, дневникам и мемуарам того времени – несть числа.

Он стремился понять взгляды официальных лиц и оппозиционеров, представителей разных социальных слоев и общественных течений, путешественников. И тех, кто никогда не видел Англию своими глазами, но все же имел свое твердое мнение и с жаром его отстаивал.

Изучив все эти противоречивые суждения, он показал, как в течение этой четверти века в России усиливалось негативное отношение к Великобритании. Как понятие «Туманный Альбион» постепенно вытеснялось «дряхлым Альбионом» и превратилось в «коварный Альбион». Причины он видел в росте англо-русских политических противоречий, том непонимании Англии, ее традиций, ее общественно-политических институтов, которое бытовало и в официальных кругах России и во взглядах общественности.

В 1844 году Николай I решил взяться за устранение англо-русских разногласий и сам поехал в Англию с официальным визитом. Он вел переговоры с супругом королевы Виктории принцем Альбертом и с виднейшими политическими деятелями Англии: Пилем, Эбердином, Пальмерстоном.

«Впрочем, – пишет Ерофеев, – переговорами назвать их можно лишь условно: в сущности говорил один Николай I. Он вообще не умел слушать собеседника: атмосфера полного единовластия и придворного подобострастия приучила его только приказывать. Мнение собеседника его интересовало меньше всего. Поэтому его разговоры с английскими политиками обычно выливались в пространные монологи. Его задачей было как можно полнее изложить свои взгляды. В том, что собеседники их примут, он, видимо, не сомневался».

В конце октября 1853 года, уже буквально накануне Крымской войны, царь отправил письмо королеве Виктории с просьбой рассудить его спор с английскими министрами. «В этом акте проявилось полное непонимание английской политической системы <…>»[146].

Англия осталась для Николая книгой за семью печатями. Он не интересовался ею и сохранил на всю жизнь к ней пренебрежительное отношение.

Разумеется, образ Англии и англичан был в России неоднозначным. И все же очень многое в английской жизни понималось превратно. «Ошибочными и искаженными были представления о самых элементарных вещах. Так, богатство Англии видели не в том, в чем оно действительно заключалось, т. е. не в фабриках и заводах, не в могучих производительных силах, а в обилии золота и звонкой монеты, которых в Англии было как раз мало. Бурное развитие английского капитализма воспринимали как назревание кризиса, предвещавшего близкую катастрофу. Неверны были и оценки английской политической системы. За властью аристократии не замечали новую реальную силу – буржуазию, которая на деле диктовала свою волю аристократии. Отдельные черты политического строя вызывали недоумение, например, как верховная твердая власть мирится с волнениями масс и постоянными “смутами”, почему не решается применить силу?»[147].

Ерофеев привел высказывания тех десятилетий. В.Ф. Одоевский считал, что Англия – урок народам, «продающим свою душу за деньги». М.П. Погодин назвал Английский банк золотым сердцем Англии, «а другое едва ли и есть у нее». По мнению С.П. Шевырёва, Англия за все это «когда-нибудь даст ответ правосудию небесному».

В Англии и англичанах многие видели средоточие всего худшего, что приписывалось Западу. «Англичане, французы и немцы, – утверждал славянофил А.С. Хомяков, – не имеют ничего хорошего за собой». В. Соллогуб в повести «Лев» обвинял в «горделивом эгоизме сынов Альбиона»[148], а в «Тарантасе» призывал «остерегаться надменности германской, английского эгоизма, французского разврата и итальянской лени».

Готовя свою книгу, Ерофеев не мог читать мемуары писателя Василия Яновского о жизни русской эмиграции на Западе после большевистского переворота: эти мемуары были изданы эмигрантским издательством «Серебряный век» уже после выхода книги Ерофеева. Но мысли Яновского поразительно перекликаются с его выводами. «Прискорбно, что даже Герцен, проживший всю зрелую жизнь на Западе, все же ругал европейцев за мещанскую скупость, узкую методичность, за умеренность и расчетливость»[149].

Да и потом, в конце XIX столетия. В печати бытовало выражение: «англичанка гадит».

Вот пример из тогдашней литературы: «…никак не могу примириться с их международной политикою, основанной на эгоизме, маккиавелизме и бесчеловечности ко всем прочим народам земного шара. Недаром политики прозвали Англию коварным Альбионом». Так говорилось в пьесе «Джон Буль конца века», изданной в Петербурге в 1899 году.

Александр Иванович Гучков, председатель Государственной Думы, а позднее военный и морской министр Временного правительства, в гимназические годы мечтал поехать в Лондон, чтобы убить Дизраэли. Потом поехал в Южную Африку, чтобы помочь бурам воевать против англичан.

В XIX и начале ХХ столетия причиной противоречий Англии и России было, что эти две империи, крупнейшие в тогдашнем мире, соперничали друг с другом.

А в советское время? Недоверие к английской внешней политике и скептическое отношение ко всему, что связано с английским образом жизни, характерно для большевизма. Можно сказать, что большевики унаследовали те черты неприязни к Великобритании, которые характерны для императорской России, и прибавили к ним свои, новые, связанные уже с идеями классовой борьбы и взгляду на Великобританию как классическую страну капитализма. А такие понятия, как «гнилой английский либерализм», перешли от досоветских времен и характерны для всех этапов англо-советских отношений. В конце 1920-х были и лозунги: «Наш ответ Чемберлену» и «Керзону-лорду – в морду».

В каком тоне в советской пропаганде 1920–1930-х годов говорилось о государственной политике Великобритании? Вот статья «Великобритания» в самом распространенном тогда справочном издании – десятитомной «Малой советской энциклопедии» (тираж каждого тома – до 140 тыс. экземпляров). Штампы: «наибольшая реакционность», «особо реакционной», «насильственная политика», «политика подавления и угнетения», «свирепый террор», «с величайшей свирепостью»[150].

В статье о Черчилле: «заклятый враг СССР и мирового пролетариата. <…> Ныне постепенно переходит на откровенно фашистскую позицию»[151].

А позиция Сталина?

В немецкой записи беседы Сталина с Риббентропом 29 сентября 1939 года: «Что же касается отношения Советского правительства к английскому комплексу вопросов, то он (Сталин) хотел бы заметить, что советское правительство никогда не имело симпатий к Англии. Необходимо лишь заглянуть в труды Ленина и его учеников, чтобы понять, что большевики всегда больше всего ругали и ненавидели Англию»[152].

Из беседы Сталина с министром иностранных дел Японии Мацуокой в Москве: «Что же касается англосаксов, говорит т. Сталин, то русские никогда не были их друзьями, и теперь, пожалуй, не очень хотят с ними дружить»[153].

И это ведь всего за три месяца до нападения Гитлера на СССР!

Англичане видели это отношение к их стране. Джеффри Хоскинг, должно быть, лучший английский знаток истории России (четыре его книги изданы и в Москве), свою книгу «Доверие» начал словами «Страна максимального недоверия.