Быть Джоном Ленноном - Рэй Коннолли

об этом не знали, но продюсер прошел в студию, поднялся по черной лестнице в аппаратную и сел за пульт, наблюдая, как четверо очень нервных юношей играют «Ask Me Why», «Bésame Mucho» и «Hello Little Girl». Ничто из услышанного особо его не поразило, но, хотя он считал «Love Me Do» «не более чем риффом», та казалась самой привлекательной из репертуара, и ему понравилось, как Джон играл на гармонике. Слияние губной гармошки и гитары напомнило о блюзах Сонни Терри и Брауни Мак-Ги.

«Love Me Do» Пол сочинил несколько лет тому назад, и им с Джоном она, в принципе, нравилась — но только в принципе. «То была первая наша песня, которую мы осмелились исполнить, — рассказывал Джон. — Когда мы ее пели, это было как ножом по сердцу, ведь мы показывали такой класс — Рэй Чарльз, Литтл Ричард и все такое… А тут какая-то «Love Me Do». Было непросто. Наши собственные песни казались еще слегка сыроватыми».

Проблема заключалась в том, что в оригинальной аранжировке, которую они играли в клубах, чего-то не хватало. А затем вышла «Hey Baby» Брюса Шаннеля. Это была хорошая пластинка, но в отличную ее превратило слияние вокала с гармоникой, на которой играл некий Делберт Макклинтон. Джон любил эту песню. Он редко доставал свою губную гармошку — ту, что умыкнул в Арнеме двумя годами раньше, когда Beatles в первый раз ехали в Германию. Но теперь час пробил, и блюзовый звук краденой гармоники проложил себе путь через «Love Me Do».

До сессии Джордж Мартин гадал, кто из группы ведущий вокалист и что писать на пластинке — «Джон Леннон и Beatles» или «Пол Маккартни и Beatles». Но осознание того, что главных вокалиста два, а иногда и три — когда Джордж Харрисон получал свой шанс, — поразило его, только когда он заметил, что Джон, солировавший в песне Пола, не мог допеть строку «love me do-oo…» в конце каждого куплета, потому что должен был сразу дудеть на гармонике. А потому они решили, что Пол выйдет вперед и споет эту часть. Группа без солиста? Это было нечто невиданное: группа, которая работала как единое целое, в которой все пели, все играли и все разделяли ответственность…

После оговоренных трех часов сессия в студии закончилась, и Мартин пригласил ребят в аппаратную — познакомиться поближе. Сначала он дал им прослушать итог вечерней работы, а потом поговорил с каждым — им показалось, что он говорит с аристократическим акцентом молодого воспитателя в частной школе-пансионе. Никто из них, как вспоминал Мартин, не произнес ни слова в ответ. Тогда он спросил: может, вам что-то не нравится?

Сперва снова повисла пауза. Наконец Джордж решил свалять дурака и с нарочитым почтением сказал: «Ну, мне не нравится ваш галстук». Это была довольно дерзкая провокация, очень по-ливерпульски — реплика на грани, произнесенная с улыбкой.

Джордж Мартин рассмеялся. Лед был сломан. Мгновенно рассмеялись, стали шутить и болтать все битлы, и только Пит непреклонно молчал. «Мы понравились друг другу, — рассказывал мне Мартин. — У них была харизма. Я подумал, если они смогли очаровать меня, смогут очаровать и публику. И если я смогу найти им хит, у меня будет хитовая группа». Другими словами, в глубине души он совершенно не был уверен, способны ли они сочинять песни.

Покидая в тот вечер студию на Эбби-роуд, Beatles были довольны собой. Однако Джордж Мартин и Рон Ричардс, его ассистент, знали, что проблема есть и ее предстоит решать. Первая запись «Love Me Do» была недостаточно хороша. Песню нужно было записать снова, с лучшим ударником, нежели Пит Бест. Как Мартин решительно заявил Брайану Эпстайну, когда объяснял эту проблему, для записи пластинок музыкальные продюсеры часто прибегали к услугам других музыкантов — не тех, кто играл с группой в клубах. Радиоэфир — это вам не танцзал.

Брайан очень не хотел этого признавать, но шепоток троицы битлов до него доносился, и он явно понимал: все к тому шло. Нет, это не означало, что Питу нужно было искать срочную замену. Но момент, который оттягивали битлы, приближался. Джон особенно переживал: в Гамбурге они с Питом все время ходили вместе по кабакам. Пит, может, и не был с троицей на одной волне, но все же был довольно приятным парнем. Никто не питал к нему нелюбви. Но этого не хватило, чтобы его оставить.

«Мы все собирались его выгнать, как найдем нормального ударника, — вспоминал Джон. — Но к тому времени, как вернулись из Германии, мы уже научили его ровно стучать палкой — четыре на четыре. Больше он ничего не умел. Но он был красавчик. Девушкам нравился».

Годы спустя Джон рассказывал о том, что Beatles рвались к успеху, как «настоящие ублюдки», и в том, как они избавились от Пита, проявились их хитрость, склонность строить козни и, наконец, двуличность. За июнь, июль и половину августа 1962 года они отыграли десятки концертов с Питом в клубе «Кэверн» и по всему графству Мерсисайд, а Брайан тайком шептался с адвокатами о том, как выгнать Беста, и все время сватал группе других ударников. Но что касается замены Питу, тут он тратил свое время зря. Джордж склонял Джона и Пола к тому, чтобы пригласить в группу Ринго Старра, с которым они уже играли в Гамбурге. «Ринго был звездой по праву еще до того, как мы с ним познакомились… настоящий профессионал, — так считал Джон. — Лучший барабанщик в Ливерпуле».

Но в Ринго привлекало не только это. Он занялся игрой на ударных еще ребенком, в те долгие дни, пока болел туберкулезом. Его изолировали в больнице, он пропустил почти всю школу, но восполнил недостаток образования с помощью «мудрости улиц», умения ловко завернуть словцо и своей обезоруживающей честности. Выросший в нищем квартале Ливерпуля, он тоже умел заставить людей смеяться, но, в отличие от Джона, без ехидства и злости. Джон позже поймет: Ринго «явно нервничал, ведь он почти не получил образования — а при этом был на два долбаных года старше».

Все сложные маневры с Ринго стоило проворачивать очень деликатно. Но тем временем Пит, совершенно не осознавая, что творится у него за спиной, столкнулся с необычной ситуацией в семье: его мать Мона родила мальчика. Отцом ребенка был гастрольный менеджер Beatles Нил Эспинолл, близкий друг Пита. И хотя Джон, Пол и Джордж хотели, чтобы Пит ушел, Нила они определенно хотели оставить. Он был настоящим оплотом здравого смысла. А потому они просто не могли сказать Нилу,