Смерть и немного любви - Александра Маринина

– Так ведь залог назначают исходя из материальногоположения арестованного, – робко начал оправдываться плешивый. Но смуглыйтихим внятным голосом прервал его:

– Вот именно, Степашечка, вот именно. Так откуда судьямог узнать, какое у твоего дружка материальное положение? Он же по документамчислится слесарем пятого разряда, кажется, так ты мне рассказывал?

– Да, слесарем, – подтвердил тот, кого называлиСтепашкой.

– Так откуда же у слесаря пятьдесят тысяч баксов, ну-каобъясни мне? Ну?

– Да вы что, ребята, ну при чем тут – слесарь неслесарь?

– А при том, – грозно, но по-прежнему тихопродолжил смуглый красавец, – что если он числится слесарем и его взяли зажопу на чистой уголовке, то ему никогда бы такой залог не назначили. А еслиназначили, стало быть, знают, что не слесарь он никакой. И доходы у него нетакие. Так, может, его за эти доходы как раз и взяли, а, Степашечка? За зельевзяли-то, а не за то, что бабу не так трахнул. Ты об этом подумал? Может,наврал он тебе все про изнасилование. Или ты нам лапшу на уши вешаешь.

– Господи, Сеня, да какая нам теперь разница, за чтоего взяли? Найти его надо – вот и все. А уж за что… – Плешивый махнул рукой,всем своим видом показывая, что статья, из-под которой сбежал Сергей Артюхин,никакого значения не имеет рядом с ущербом в пятьдесят тысяч долларов.

– Какая разница? Одна дает, а другая дразнится, вот ився разница, – ответил ему толстяк, перекатывая зажженную сигарету изодного угла мясистого рта в другой. – Если твой дружок Артюхин торговлейзельем балуется, то, стало быть, конвенцию нарушает. В Москве все поделено иТрофимом подписано, никто нарушать не смеет. Раз за него залог внести некому,значит, он не в семье, а так, дурак-одиночка. Трофим такие одиночные рейдыстрого-настрого запретил, и правильно сделал. Светятся только, вниманиепривлекают, ментов будоражат. И как же мы будем выглядеть, если окажется вдруг,что мы на такого нарушителя деньги дали, чтобы его из-под стражи вытянуть? Даего на перо надо было ставить прямо в камере, чтобы другим неповадно былоТрофиму перечить, а мы, выходит дело, его покрываем, ему помогаем и даже деньгидаем. Ну и как вы думаете, долго мы с вами после этого проживем, если Трофимузнает?

– Я думаю, часа два, – задумчиво поддержалтолстяка смуглый. – Может, чуть меньше.

– А я думаю, не больше сорока минут, – возразилтолстяк. – Так что займись-ка делом, Степашка, выясни точно, за что замелитвоего дружка, почему он знал об этом заранее и почему судья такой большойзалог назначил. И на все про все тебе времени – до завтрашнего утра. Завтра вэто же время, в десять часов, соберемся здесь же. Аудра! – внезапно заоралон громовым голосом.

Тут же из кустов к нему метнулась жирная, похожая насардельку такса. Толстяк с неожиданной для своей комплекции легкостью нагнулся,подхватил собаку на руки и направился к выходу. Тут же на свист хозяина ксмуглому красавцу подбежал персиковый пудель. Маленький плешивый Степашка стоской поглядел ему вслед и произнес с тяжким вздохом, пристегивая поводок кошейнику огромной лохматой кавказской овчарки:

– Пойдем домой, Пиня.

* * *

Белое, черное и алое… Три цвета, вобравшие в себя весь смыслземного бытия. Три цвета, в которые вложена главная идея, высшая идея. Всеостальное – обман, придуманный для утешения слабых.

Белый цвет был для меня символом счастливой, правильноорганизованной жизни. Оказалось, что эта жизнь не для меня, что я для нее негожусь. Это вы так решили, это вы не пустили меня в счастливую белую жизнь. Зачто? Почему она хороша для вас и не годится для меня? Почему?

Я буду уничтожать ваш белый цвет, я докажу вам, что вы ничемне лучше меня. Более того, я докажу вам, что я – лучше вас. И после этого умру.Я все равно не могу жить в мире, где все – обман, ложь, подделка, где нетистинного белого цвета, а есть только закамуфлированный черный и уравнивающийвсех алый цвет крови и смерти. Но прежде чем я умру, я вам докажу… Я докажу.

* * *

Часы, проведенные Коротковым и Селуяновым в обществе дваждысудимого алкоголика Павла Смитиенко, многое прояснили, но заставилиоперативников содрогнуться. Теперь они понимали, почему несчастная старухапостоянно переезжала. И даже, как им казалось, поняли, почему она так бояласьбрака своего сына с дочерью миллионера Бартоша. Еще бы ей не бояться!

Случилось это жарким летом 1967 года. Веронике Матвеевнебыло сорок два года, она уже похоронила обоих родителей и жила одна-одинешенькав своей огромной роскошной квартире, в которой родился еще ее дед. Работала онадоцентом в медицинском институте, всерьез подумывала о том, чтобы написатьдокторскую диссертацию, и ей казалось, что жизнь ее определена на много летвперед и ничего уже не может с ней случиться такого, что радикально изменит ееспокойное распланированное существование.

Июнь стоял в тот год жаркий и душный, окна и балконные двериона постоянно держала распахнутыми, чтобы сквозняк хоть немного облегчалдыхание в стоячем вязком воздухе. Пока находилась дома, она старалась все времясидеть на балконе. Даже вынесла туда старый журнальный столик и плетеное креслои работала над лекциями.

Однажды, сидя на балконе с чашечкой чая в руках и глядя наразложенные перед ней бумаги, Вероника Матвеевна почувствовала неприятныйзапах. Запах этот ей, врачу с многолетним стажем, был хорошо знаком и вызывалужас. Шел он явно со стороны соседнего балкона. Это был запах смерти.

Турбина тут же позвонила в квартиру к соседям, но ей никтоне открыл. Она знала, что в этой квартире живет немолодая супружеская пара, ипомнила, что недели две назад соседка уехала в Казахстан навестить семьюдочери. Ее шестидесятитрехлетний муж Григорий Филиппович остался в Москве и,сколько помнила Турбина, собирался пересидеть жару на даче. Во всяком случае,после отъезда супруги Вероника Матвеевна его не встречала.

Встревоженная Вероника Матвеевна вызвала милицию. Приехалидва сержантика и долго упирались, не желая взламывать дверь. Только после того,как Турбина провела их через свою квартиру на балкон, соседскую дверь все-такиоткрыли.

Видимо, Григорий Филиппович умер дней десять назад. Трупнаходился в такой стадии гниения, когда все тело раздувается, становитсячерно-зеленым и зловонным, а мягкие ткани уже превратились в слизь. Одного изсержантов стало рвать, второй пулей вылетел из квартиры и с телефона Турбинойвызвал «труповозку».

– Сейчас приедут, – пробормотал он, вытираяиспарину с побелевшего лица. – Как же это его никто не хватился?Родственники-то есть у него?

– Жена, – объяснила Вероника Матвеевна, –уехала к дочери в Казахстан, а я и не беспокоилась, думала, что он на дачеживет. Наверное, приехал в город за продуктами, и вот сердце… Он вообще-тоболен был, давно уже.

– Кошмар, – вздохнул сержант. – Не дай богтакую смерть.