Когда я была принцессой, или Четырнадцатилетняя война за детей - Жаклин Паскарль

Отступив, проводила глазами удалявшиеся неровными рывками огни машины, подняла свою куртку, как могла вытерла ее о траву и натянула на себя. Нам предстояло принять еще несколько сот беженцев, и я должна была помочь им устроиться на ночлег.

За пару часов до рассвета я опустилась на свой спальный мешок, разложенный на полу грузового контейнера, с таким удовольствием, с каким бы погрузилась в пуховые перины в отеле «Плаза». Я взбила рюкзак, как подушку, чтобы поудобнее пристроить голову, проверила, куда поставила ботинки, и, не раздеваясь, просто закрыла глаза. Я знала, что вокруг мои коллеги находились в том же горизонтальном положении, и большинство из них уже посапывали. Мы втроем лежали плечом к плечу, и еще один бедолага пристроился на ящиках под окном. Со сдавленным стоном я взмолилась о том, чтобы мой несчастный мочевой пузырь продержался еще пару часов, и погрузилась в глубокий сон. Это была долгая, семидесятидвухчасовая смена.

Я проснулась от повторного петушиного крика и раскатистого пука, усиленного стесненным пространством. Прикрыв рукой рот и нос, я приоткрыла глаз и попыталась угадать, кто именно из коллег провел «артиллерийскую» побудку.

По правилам члены команды по оказанию помощи должны вести себя на работе как бесполые существа. Я вынуждена была помнить об этом, потому что часто оказывалась единственной женщиной в компании коллег-мужчин. Мне следовало вести себя по-мальчишечьи. Судя по пуку, мне это удалось, и теперь оставалось лишь воздержаться от участия в соревновании на этом поприще. Вокруг меня просыпались люди, а я усмехнулась своим мыслям о том, что всего неделю назад обедала в роскошных лондонских ресторанах со всемирно известными знаменитостями и состязалась с ними в изысканности нарядов. Удивительно, как легко может человек привыкнуть к свисту пролетающих над головой снарядов, грохоту вертолетов и вони выгребных ям, используемых в качестве туалета!

– Bonjour, Jacqueline, – прозвучало жизнерадостное приветствие, когда я вытащила мокрую голову из ведра с водой. Это была часть моих утренних омовений, которые я производила за грузовым контейнером. – Ты должна зайти в госпиталь, – сказал Жан-Поль, только что появившийся с территории соседнего лагеря, принадлежавшей французам. – Новоиспеченная мать желает, чтобы ты дала имя ее ребенку. Такова албанская традиция. – И с этими словами, широко улыбнувшись, он удалился.

Вот как случилось, что маленького мальчика из Косово назвали Бахаруддином, в честь моего возлюбленного сына Аддина, которого мне так не хватало. К счастью, семья, в которой родился мальчик, была мусульманской, и это имя было приемлемо для их традиций и не слишком необычно для их культуры.

Держа на руках драгоценное крошечное существо, я прошептала ему на ухо его имя и благословила всей любовью, на которую была тогда способна. Его мать лежала рядом на походной кровати и светилась от счастья, а у меня перед глазами всплывал образ моего новорожденного сына.

– Оставайся целым и невредимым, малыш, и расти сильным, на радость маме. Будь хорошим и добрым мужчиной, – ворковала я над Бахаруддином-младшим. Его открывшиеся всего несколько часов назад глаза уже смотрели на меня с мудростью и сосредоточенностью.

Я попрощалась с молодой матерью, обменявшись с ней объятиями и поцелуями, и поторопилась уйти, чтобы мои слезы радости не успели превратиться в слезы горя.

Работники команды по оказанию помощи в экстренных ситуациях – забавные ребята. У большинства из нас на душе глубокие шрамы или пороки, заставляющие нас стремиться сделать мир лучше. Нас тянет приложить руки там, где властвуют смерть, болезнь и страдания.

Да, конечно, сотрудники благотворительных организаций – убежденные сторонники улучшения мира и избавления человечества от страданий, но делает ли это их чище и благороднее других людей? Разумеется, нет.

Работа по оказанию помощи другим людям лишает человека всех защитных механизмов его характера и делает его «голым» и уязвимым. Человеческие слабости выходят на поверхность, но, что гораздо более важно, становятся заметны и сильные стороны, и глубина характера. За семьдесят два часа вы сможете с невероятной точностью определить, как у вас сложатся отношения с другим членом команды. Этого времени вполне достаточно для проявления настоящей личности. Я убеждена, что несколько очень близких мне людей, с которыми я подружилась именно там, – самые надежные и верные друзья в моей жизни. Они могут рассмотреть проблему и тут же найти оптимальный способ ее решения. Они не колеблются, но всегда осторожны. В лучших из них интеллект сочетается с удивительной настойчивостью. Я без сомнений доверю им свою жизнь, что несколько раз уже случалось.

Большинству из членов команды сложно вернуться к нормальной жизни после окончания работы в горячих точках. В течение нескольких недель, попав домой после Косово, я испытывала настоящее недомогание, глядя на полные прилавки продуктовых магазинов, глупое лихачество на дорогах или на проявления человеческой жадности. После возвращения я остро чувствовала свою чуждость этой жизни, и эта отстраненность усиливалась по-прежнему не восполненной тоской по Аддину и Шахире.

Сравнивая свои записи с воспоминаниями других своих коллег по Косово, о том, что они чувствовали, оказавшись на званых обедах и ужинах, я поняла, что мы очень похожи. Требование рассказать «ну как там было на самом деле» вводило нас в ступор. В ответ на просьбу друзей за обеденным столом поведать о Судане, Боснии, Восточном Тиморе, Ираке, Афганистане или Новом Орлеане только что вернувшийся член команды по оказанию помощи в экстренных ситуациях может пойти по одному из трех путей.

Первый чаще всего выбирают опытные ветераны своего дела, излагая тщательно выверенный рассказ с хорошим концом, в котором речь идет о матери, ребенке и чистой воде или лекарстве. В ответ на слова: «Какой ты молодец, что делаешь такое благое дело. Я бы так, наверное, не смог» – этот человек лишь кивнет с мудрым видом либо просто пожмет плечами, чтобы потом быстро сменить тему.

Второй путь – рассказать правду без всяких купюр, с описанием пыток и изнасилований, гниющих ран и мук голода. А потом можно в подробностях описать свои ощущения от того, как у тебя на руках от кори умирает ребенок или как у другого малыша закатываются глаза, когда он падает в голодный обморок. Можно рассказать, как не находишь слов, чтобы утешить женщину, потерявшую в своей жизни все, и тогда гости за обеденным столом начнут ерзать на своих стульях. На лицах застынут растерянные выражения, и над столом повиснет молчание. Затем кто-нибудь предпримет беспечную попытку вас похвалить и предложит открыть новую бутылку вина, чтобы нарушить неловкое молчание. И все это время вы будете сидеть с напряженной улыбкой, сдерживая норовящее выплеснуться наружу негодование оттого, что в действительности никто не хочет знать, как там было на самом деле.

Одна из медсестер Красного Креста подала мне пример последнего, третьего пути. Общаясь с малознакомыми людьми, она постоянно лжет о своей работе. Она слишком остро реагирует на легкомысленные ремарки и неизбежные остекленевшие взгляды людей, которые узнают, чем она на самом деле занимается.