Богиня в бегах - Женя Галкина

Потом дверь закрылась.

Тени от дуба поползли дальше. Через некоторое время они добрались до подножия Полининой кровати, и тогда в комнату вкатился сияющий улыбкой Петр Валерьянович с подносом в руках. На этот раз Полину угощали супом-пюре и вареным картофелем с цветной капустой.

– Вставайте, Полина Сергеевна! Обед и витаминки!

Она долго и вяло копошилась в кровати, пытаясь сесть ровно. Петр Валерьянович в конце концов помог ей приподняться и ловко высыпал содержимое стаканчика с таблетками в ее приоткрытый рот.

– Идей не появилось? – спросил он, осматривая ее лоб и меняя повязку. – Или до сих пор голова болит?

– Болит… – вяло ответила Полина. – Я придумаю… я обязательно придумаю.

– Поторопитесь, – сухо сказал Шелепа.

Ему хотелось как можно быстрее приступить ко второму этапу эксперимента.

– Неужели вам неинтересно стать кем-то другим? – поддел он Полину. – Ведь вы можете придумать себе жизнь заново! Эта возможность есть только у вас – ни один человек в мире больше такой не располагает.

– Буду думать, – односложно ответила Полина, – посплю и буду думать…

– Тошнота есть?

Полина медленно кивнула.

– А рвота?

Отрицательный жест, и все же ее долгое недомогание тревожило.

«Сотрясение сильнее, чем я думал, – решил про себя Шелепа, – или… оно маскирует другое тяжелое повреждение головного мозга?.. Надо с кем-то проконсультироваться… и почему я не нейрохирург?».

Он ушел. Тени от ветвей дуба перебрались на кровать Полины, расположившись крестом на ее груди. Она лежала бледная, дыша еле слышно. Тени, сначала густо-черные на белом фоне одеяла, начали таять, выцветая сначала в пепел, потом – в ровную синеву летнего вечера. Да, был уже июнь! Июнь пришел, пока Полина играла роль Спящей красавицы, без надежды на поцелуй прекрасного ринца.

Июнь пришел, и появился тополиный пух – он иногда забирался в открытые форточки, по-старинному оснащенные фрамугами. Легкое катание пуха по полу Полина наблюдала неоднократно, лежа на постели на животе и бессильно свесив руку.

Сейчас ее шаги были невесомее пуха. Она подобралась к окну, придерживая просторную ночную рубашку, похожая в ней на белку-летягу редкого белого окраса. Так же легко она забралась на подоконник.

Слабость рассеивалась от прикосновений свежего ветра, проникающего через медленно открывающуюся щель окна. Обычная слабость долго валявшегося в постели человека.

И все равно – это было опасно. Это было смертельно опасно.

С бешено бьющимся сердцем, с ледяным комом ужаса в груди, Полина осторожно перекинула наружу одну за другой ноги. Дуб, ее знакомец, сотни раз рассмотренный издалека, оказался не так уж близко, как предполагалось. Близко подбиралась только одна его ветвь: толстая, змеящаяся, в наростах и выступах, она вся была утыкана мелкими веточками с метелочками листвы.

Места ее слияния со стволом Полина не смогла разглядеть.

Инстинкт самосохранения долго не давал ей сделать движение вниз, к этой ветке. Полина невольно вспоминала, как шагала под поезд ее любимая Анна Каренина, как боялась она и думала, что похож этот порыв на первый шаг в холодную воду…

Нащупав босой ногой колкую кору дуба, Полина отпустила на секунду подоконник и начала падать. Все перевернулось: черное небо укатилось резвым мячиком и ударилось об угол черепичной крыши, верхушка дерева воткнулась в него и легла горизонтально.

В следующую секунду Полина вцепилась во все, во что смогла – прилипла к ветке, обнимая ее, обдирая живот и ноги, руками схватилась за маленькие веточки, прижалась щекой.

Грохот сердцебиения заглушил все. Мир пульсировал с этим грохотом в унисон.

Полина потащилась по ветви дальше, оставляя за собой клочья белой ткани, пряди рыжих волос и кое-где – почти незаметные на коре капельки крови.

Добравшись до ствола, она заскользила вниз, скрипя зубами от боли, и оказалась в узкой развилке.

Отсюда до земли оставались какие-то полтора метра. Полина успела мысленно возблагодарить дуб, не оставивший ее в беде и помогший ей спуститься живой и невредимой, как наверху, в ее комнате, зажегся свет.

Полина запаниковала – наверху тоже кто-то заметался, ища ее сначала в душе, потом в узком шкафу, но не пройдет и полминуты, как он сообразит, что окно открыто не просто так, выглянет и увидит ее, Полину, белеющую во мраке, как мишень, как лебедь на черной глади пруда.

Как назло, в развилку дуба попала Полинина ступня и застряла намертво: она крутилась так и сяк, с риском сломать ногу, но дуб не отпускал ее, словно решил взять плату за помощь в размере красивой женской ножки.

Наверху с грохотом распахнулись рамы.

– Вот она! – выкрикнул Глеб, тыча пальцем в белое пятно, беспомощно застывшее в развилке дерева. – Туда, быстро, пока не завизжала!

– Как это? Как это может быть? – пыхтел Карл Валерьянович, еле поспевая за ним по лестнице, ведущей в холл. – У нее же сотрясение! Она же должна лежать!

Его уверенность была ошибочной. Полина давно и тайно чувствовала себя настолько хорошо, насколько может чувствовать себя человек, перележавший в постели легкое сотрясение мозга. Слабость и беспомощность пришлось терпеливо разыгрывать.

– Я же видел, она еле-еле руки поднимала! Я же думал – где искать нейрохирурга для консультации? Как же так – с дерева спрыгнула? В таком состоянии!!!

Глеб молча несся впереди, гневный и тяжелый, словно поезд. Казалось – когда он схватит Полину, тут же раздавит ее как маленького кролика, попавшегося под железное колесо. Его злость пугала даже Шелепу, который поспешал следом, стараясь спасти свой эксперимент.

Они выскочили на крыльцо клиники, на двери которой висела табличка «Уважаемые посетители! В клинике проводится ремонт отопительных систем! Просим прощения за доставленные неудобства».

– Она еще там! – хрипло провозгласил Глеб и кинулся к дубу, где белое пятно в ужасе прилипло к стволу.

– Господи, спаси и сохрани, – шептал атеист Шелепа, несясь следом по мокрой траве.

Он надеялся, что Полина не разбилась насмерть.

– Жива? Жива? – вопрошал он, щуря близорукие глаза, обогнавшему его Глебу.

Тот остановился у дуба, прижал обе руки к голове, напрягся, как атлет, собирающийся толкнуть штангу, и выкрикнул в черное небо:

– Б… ть!

– Померла? – Шелепа наконец добежал, мокрый от пота, трусливо прикидывая, куда теперь задевать труп так, чтобы если что – крайним оказался только Захаржевский. – Где померла?

Глеб в остервенении рванул на себя белую и изрядно потасканную тряпку, бывшую прежде ночной рубашкой Полины.

– Убежала, – сказал он. – Голая убежала! Ты представляешь? Скинула тряпку и свалила!