Богиня в бегах - Женя Галкина

И вдруг он захохотал, подкинул в воздух Полинино одеяние и, махнув рукой, побрел по темному дворику прочь.

– Куда? – засуетился Шелепа. – Глеб Владимирович, куда же? А как же я? А… а наша пациентка? Что мне делать-то?

– Да пошел ты! – ответил ему Глеб, не оборачиваясь и на ходу доставая ключи от машины. – Если она со второго этажа сиганула и голиком сбежала, значит, эту бабу не перековать. Я даже пытаться больше не буду.

– А я, как же я?.. – почти пищал Карл Валерьянович, пытаясь его догнать.

Он вдруг осознал, как невыгодно его положение: гений-гением, открытие-открытием, но если Захаржевский его бросит, а сюда заявится полиция, то выглядеть в ее глазах Карл Валерьянович будет однозначно: похищение, незаконные опыты на людях…

Глеб Захаржевский был каменной стеной, за которой цвел и наслаждался солнышком эксперимент Шелепы. За этой стеной все выглядело упорядоченно, логично и безопасно.

Стена рушилась, в Карла Валерьяновича летели кирпичи и всякий сор, жуткая реальность вползала через проломы. Карл Валерьянович визжал от ужаса, взывая к стене с истовым чаянием верующего:

– Глеб Владимирович! Глеб!..

Глеб остановился у своей машины. Оскалился хищником.

– Ты кто такой? – рявкнул он. – Знать тебя не знаю.

Ухмыльнулся, сел в «мерседес» и был таков.

Карл Валерьянович Шелепа остался один посреди двора. Когда-то и особнячок позади него, и этот двор принадлежали дворянской семье: под молодым тогда еще дубком юная аристократка рисовала этюды, а в комнате Полины двое мальчишек за изрезанными ножичками партами зубрили французские неправильные глаголы.

Вензеля на решетках старой кованой изгороди блеснули в свете удаляющихся фар. Карл Валерьянович воздел руки к небу, точно так же, как когда-то сделал глава дворянского семейства, потому что люди со штыками рвались к дверям его дома.

Наверное, этот дом стоило бы считать проклятым.

Словно штыки вонзались в сердце несчастного психотерапевта, и он ринулся обратно в клинику спасать свое добро – единственный его козырь, единственную его надежду добраться до Олимпа – одурманенную Свету Соболь, уже начавшую отзываться на имя «Кристина».

За тем, как он, словно большой шарик, катится во тьме обратно к крыльцу, из кустов разросшейся сирени наблюдали зеленые глаза.

Как только машина Глеба укатила из дворика, Полина смогла наконец нормально дышать: томительными минутами, пока Глеб стоял у дуба, она ожидала, что вот-вот они начнут прочесывать садик, рыться под каждым кустом. И когда обнаружат ее – раздетую, в грязи, налипших листьях и хромающую, то отволокут назад, и Шелепа больше не будет задавать вопросов, а сразу же превратит ее в Тоньку.

Но Глеб уехал. Уехал! Это означает, что Полина свободна, Полина может бежать! Но как убежать – если все, чем можно прикрыться, – это собственные растрепанные волосы, доходящие только до лопаток?

А еще в особняке – Света Соболь… ни в чем не повинная девушка-балерина, которую превращают в зомби… Нужно найти хоть какой-нибудь халат, чтобы надеть его и добраться до полицейского участка, не угодив в лапы насильникам и санитарам ближайшей психушки, а там, в полиции, рассказать все, пока Шелепа в панике не натворил дел!

Полина увидела, как на первом этаже клиники зажегся свет. За плотно закрытыми жалюзи мелькнула и исчезла тень – свет погас. Через некоторое время свет зажегся на втором этаже, и тень заметалась там.

Прижимаясь к мокрой ночной траве, чувствуя себя безумной Евой, выбравшейся на прогулку со змеем, Полина поползла к крыльцу клиники. Заглянула внутрь: небольшой холл освещался только лампой, зажженной на стойке ресепшена. От него дрожащим шаром расходился свет, все остальное скрывала темнота.

Полина кинулась за стойку, как партизан от обстрела. Ей не было стыдно за свой вид – в конце концов, разве она в нем повинна? – но ей было страшно, обжигающе страшно. Вдруг вернется Глеб, вдруг ее найдет Шелепа, вдруг, вдруг, вдруг!!!

Она намеревалась следующим броском добраться до шкафа-купе, в котором посетители обычно оставляют свою одежду перед приемом.

Надежда на то, что, пока Карл Валерьянович бродит наверху, получится найти халат или хоть курточку, рассыпалась в прах: по лестнице вниз загрохотали скорые шаги, и показался Шелепа, тащащий на руках хрупкую девушку, закутанную в одеяло. Первое, что он должен был увидеть, – это застывшую посреди холла Полину, и он ее увидел.

Со страху ему сначала показалось, что черная тень с пышной копной волос – это явился за ним и его душой призрак стертой человеческой памяти. Он в панике нащупал выключатель и нажал. В залившем холл свете он разглядел, что призрак дрожит, что призрак обнажен, что призрак – его прекрасная Полина Сергеевна, неизвестно как появившаяся в клинике снова.

«Может, у нее крыша от падения поехала? – подумал он. – Или она не прыгала вовсе, а умом тронулась и упала?»

– Полина Сергеевна, – осторожно промурлыкал он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно дружелюбнее. – Как вы себя чувствуете?

– Как проститутка Тонька, – призналась Полина, не отводя от него глаз.

Они стояли друг напротив друга. Один – на нижних ступеньках лестницы, обремененный своей ношей. Другая – ровно посередине между стойкой ресепшена и приоткрытым шкафом-купе, в котором, как Полина теперь отчетливо видела, висели белые халаты доктора Шелепы и его персонала.

– Ну что ж, вы сами выбрали себе такой путь, никто в этом не виноват…

Полина запрокинула голову и расхохоталась. Золотые стрелы ее ресниц устремились вверх, копна красных волос разметалась по голым плечам. Свалявшиеся и спутанные, как у ведьмы, они походили на гриву. Белая грудь, вся в малиновых царапинах, соблазнительно заколыхалась. Живот, тоже исцарапанный, с налипшей листвой; бедра, в которые Полина уперлась руками – все это притягивало взгляды Карла Валерьяновича, ему стало жарко, сердце забилось чаще. В глубине души он побаивался таких женщин.

Они напоминали ему о подростковом переживании: вот маленький, толстый и потный Карлуша хнычет в углу, зажатый старшеклассницами, и они пинают его, и никто не придет на помощь, пока они смеются, громко смеются, запрокидывая головы… А ведь они так нравились ему, прекрасные богини, полураздетые в раздевалке перед уроком физкультуры.

Эту душевную рану он так и не смог излечить.

Его жирные руки, и без того дрожавшие от напряжения, упустили свой груз, и спящая Света упала на пол, а от удара проснулась и зашевелилась.

– Ах ты, сволочь, – рявкнула Полина, хватая со стойки лампу и наступая на Карла Валерьяновича, – тебе уже в аду место греют, а ты здесь придуриваешься и корчишь из себя безвинную душу!

Наглость Шелепы, посмевшего обвинить ее в бедственном положении, превратила ее страх в ярость.

Она замахнулась лампой, и Карл Валерьянович, раздавленный таким напором, смущенный близостью ее обнаженного тела и впечатленный перспективой получить по беззащитной лысине тяжелым предметом, позорно и трусливо утек вверх по лестнице на второй этаж.