Зови меня Шинигами - Виктория Эл

Семёнов не заслуживал такого снисхождения. А то что они с Кирой договаривались контрольные решать, совсем вылетело из головы. Когда вспомнила, схватилась за телефон, но тот прикинулся безнадёжно мёртвым: батарея разрядилась.

Полетела в общагу, на этаже столкнулась с однокурсницей.

– Кирку Ратманову не видела? Она ко мне должна была прийти.

– А! Видела, – равнодушно выдала однокурсница. – Она за ручку с Семёновым к нему в комнату шла. – И опомнилась запоздало, испуганно прикрыла рукой рот. – Ой!

Машка рванула по коридору, а однокурсница неслась за ней и бубнила:

– Маш, да зачем ты? Лучше не ходи. Не надо туда ходить.

Но Машка её не слушала, рывком распахнула дверь. Семёнов спал и довольно улыбался во сне. Машка ткнула его в плечо.

– Семёнов, подъём!

Он улыбнулся ещё шире, но глаз не открыл. Не глядя поймал Машину руку, потянул:

– Кирюх, иди ко мне!

Машка сначала хотела спросить, при чём тут какой-то Кирюха, а потом догадалась. Кирюх – это вовсе не Кирилл. Это Кира.

Подруга Кира. Которая даже не пыталась отрицать и оправдываться, а просто потребовала:

– Маш, замолчи! Пожалуйста! Не говори ничего!

– Ну да, конечно. Я должна молчать. Или нет. Я должна предложить: давай поделим Семёнова пополам. Мой – по чётным дням, твой – по нечётным. Или только на выходные?

– Маш, замолчи. Заткнись, – процедила Кира сквозь стиснутые зубы.

Да. Сжать зубы, сжать кулаки. Если получится сжать каждую клеточку тела, чтобы загнать злость внутрь, смять, раздавить. И не говорить, а уйти. Лучше уйти. Не слушая, что Машка кричит в спину:

– Ну припекло нестерпимо, так нашла бы кого другого! Ты же ко мне приходила! А вместо этого… с ним…

Не удержалась подруга, захотела высказать вслух всё, что копила несколько дней. Не в спину, в глаза. И сглупила, нагнала, ухватила Кирин локоть, попыталась развернуть её лицом к себе.

Кира развернулась. Но во время поворота рука автоматически пошла на замах. Кира даже осознать не успела, а уж тем более остановиться. Кулак врезался в Машкино лицо, как раз сбоку в нос. А дальше – словно цепная реакция, которую невозможно отменить. Сработали вторая рука и нога.

Машка отлетела, грохнулась на асфальт. Не упала, села. Согнулась, прижимая руки к животу, судорожно ловя ртом воздух. А потом подняла глаза и посмотрела на Киру. Испуганно, недоуменно. Из носа выбежала красная струйка, растеклась по верхней губе.

– Маш! Маша! – заорала Кира, бросилась к подруге, но та торопливо отползла назад, будто паучок, перебирая ступнями и ладонями, и тоже заорала:

– Не подходи ко мне!

– Маха, прости! Я не хотела! – Кира упала перед Машкой на четвереньки, попробовала дотянуться, но та резко шарахнулась в сторону.

– Не подходи, Ратманова! Не трогай меня!

– Машенька, прости! Я больше никогда! Ну хочешь, тоже ударь меня, – не находила, что бы ещё предложить, дабы искупить вину. – Со всей силы. Мах, ну Мах!

Машка попыталась вытереть кровь под носом тыльной стороной ладони, но только размазала по щекам, посмотрела с отвращением и ненавистью. На свою испачканную кровью руку, потом на подругу. Бывшую.

– Отвали, Ратманова! Не смей ко мне приближаться. Ты… ты… ты… – и попыталась отпихнуть Киру ногой, словно какую-то гадость.

Кира обхватила руками голову, закрыла глаза, качнулась из стороны в сторону.

Что же она натворила? Как же теперь быть? Как исправить?

Лучше бы ты сейчас под руку подвернулся, Семёнов. Со своей пьяной похотливостью. Потому что уже без разницы с кем. И где. Пусть даже прямо здесь, на улице. На глазах у всех. В ближайших кустах. За помойкой. Лишь бы не случилось того, что случилось.

Кира слышала, как шелестела Машка. Поднималась, отряхивалась, уходила, шаркая подошвами по асфальту. И боялась открыть глаза, поднять голову. Так бы, наверное, и просидела. До вечера. До утра. День, два, неделю. Если бы не подошёл кто-то, не произнёс…

Что, Кира даже не разобрала. Но чужой голос выдернул из мутного бурлящего потока мыслей, заставил подняться, пойти. Домой. Конечно, домой.

Шагнула в прихожую и дальше не смогла. Упёрлась лбом в стену. Во всех смыслах. В прямом и переносном. А хотелось ещё и удариться. Посильнее. Чтобы треснула. Стена… голова… Чтобы хоть какой-то просвет.

– Кирюшенька! Что с тобой?

– Пап! Я не могу. Я больше не могу так. Па-а-ап!

Всё-таки ударила по стене. Отчаянным криком, ладонями.

Папа ухватил за плечи, попытался оторвать от стены.

– Что случилось?

– Я Машку избила! – Фразой, а потом по отдельным словам: – Я. Машку. Избила. Машку! Я не могу так! Не могу!

Сложилась, ухнула вниз. Чтобы стать маленькой, незаметной, безобидной. Глянула вверх. На папу.

– А если в следующий раз я на тебя наброшусь? На маму? Если я убью кого-нибудь?

У папы лицо бледное и совсем растерянное. Не знает, что делать. Тоже опустился на пол, встал на колени, рядом с Кирой, бормочет:

– Ну зачем ты так говоришь? Такого не случится.

– Почему ты уверен? А вдруг… а вдруг… а вдруг…

– Кирюшенька…

– Па-ап! Может, меня в больницу лучше? Там хоть удержать смогут. Лекарство вколют, к кровати привяжут.

– Кира, прекрати!

– Не-ет! Так нельзя больше. Просто пережидать и терпеть. Я не хочу-у-у.

Папа успокаивал, как мог. Гладил по голове, словно маленькую, без конца повторял имя: «Кира, Кирюшенька». Ничего не помогало.

Проплакаться бы, может, но глаза сухие, до жжения. А жжёт изнутри, конечно, рвёт на части, собирает обвинения, складывает, умножает, припоминая всё случившееся. И даже словами не выплёскивается. Их слишком много. Слишком много. Получается только безнадёжный звериный вой: «Больше не хочу-у-у!» И всё те же вопросы. Без ответов.

– Пап, ну что со мной? Почему я такая? Почему не могу себя контролировать? Это, наверное, какие-то отклонения в психике. Я сумасшедшая. Мне нельзя среди людей.

И не замечала, что каждое её слово острым шипом втыкается в папу.

– Кира, прости! Прости!

– Папа, нет.

Не потому что не простит. Просто прощать не за что.

– Кирюшенька, я знаю. Ты не хочешь о подобном слушать. Ты не хочешь верить. Но это действительно так. Не психика, не сумасшествие. Это из-за твоей способности.

– Перестань! У тебя тоже есть способность, но ты же не бросаешься ни на кого. И никогда не бросался.

– Я… Ты… Мы разные.

– Ты просто пытаешься взять всю вину на себя.