Огонь блаженной Серафимы - Татьяна Коростышевская

Та зашипела от боли, но покорно опустила глаза в пол:

— Никак не возможно, благодетельница, хозяин велел вас холить и лелеять, и охранять от слов либо действий враждебных. За все время, что вам служу…

— Оставь свой простецкий тон! Незачем более притворяться. Ступай вниз, распорядись, чтоб ужин накрывали.

Оставлять меня наедине с кузиной навья не собиралась.

— Слугам хозяйское слово надобно, — твердо сказала она. — Вы их великолепно вышколили, всем на зависть, только вас они слушают и вам преданы. Мое дело маленькое, наряд для барышни Бобыниной поавантажнее подобрать. Уж побалуйте это тело напоследок, после ему только в рубище хаживать.

И она, гнусно захихикав, раздвинула двери моего гардеробного шкапа. И кузина, купившись на эту немудренную лесть, гордо вскинув голову и расправив плечи, отправилась нести хозяйское слово подданным.

— Постельное белье смердит, — сказала я, когда смогла говорить.

— Потерпишь, — шелестела шелками моих платьев навья. — После-то, конечно, на грязном тебя никто спать заставлять не будет, а пока потерпишь.

Она расправила на спинке кресла бежевую юбку вечернего наряда.

— А чего ты с нею миндальничаешь? — После паузы, поняв, что тему «после» продолжать не желают, спросила я дружелюбно. — Я имею в виду, почему на Наталью Наумовну удавки своей навской не накинешь?

— Не могу. — Вздох был полон сожаления. — Хозяин к этой дуре благоволит.

— Он едва взглянул на нее, когда на Руяне встретил.

— Да не так благоволит, — махнула навья рукой. — Кроме прочего, он ей за услугу признателен, ей и этому вертопраху Бобынину.

— Он тоже услугу оказал? — Я посмотрела на Аркадия, который болтался в углу комнаты на манер воздушного змея.

Кузен прикрыл лицо ладонями, будто от стыда.

— Что-то ты любопытна сверх меры, — прищелкнула пальцами мучительница. — Надоела.

— Сферу-то свою отобрать успела?

Навья вытащила из кармашка коробочку и шурудила в ней пальцами, выбирая пилюлю.

— Успела. Только мне от того успеха выгода малая. Змеюка Наташка нажалуется хозяину, будьте уверены. — Она поискала глазами графин, убедилась, что он пуст и склонилась ко мне. — Глотай. Зелье безвредное, сонное, даже не дурман, подремлешь с часик, пока хозяин решит, что с вами, барышнями, дальше делать.

Мои слабое сопротивление было придавлено отнюдь не фигурально, язык защипало мятным холодком. Ненавижу мяту.

— Ну-ну, огненная наша, успокойся. После сможешь на мне отыграться, недолго уже ждать осталось.

— До бала? — слова вылетали морозными облачками.

— Никто до вашего смешного Рождества ждать не будет, — такая родная Маняшина рука погладила мои волосы, — сегодня или завтра станешь ты, Серафимушка, настоящей сновидицей и нашей хозяйкой.

Крик получился беззвучным, он застыл у лица туманом, завихрился инеем.

— Моя прелестная кузина, — любезно проговорил Аркадий, — желаешь совершить променад?

Рука его была склизкой, будто рыбья требуха.

— Никуда с тобой не пойду. — Я брезгливо отерла ладонь о свой доломан.

— Гусарский костюм тебе к лицу.

— Желаешь это лицо еще и синяками украсить?

Я попыталась топнуть ногой, но лишь лягнула воздух. Парила я у потолка своей же спальни и сверху могла видеть кровать и возлежащую на ней себя.

— Серафима, — грустно сказал кузен, — я был гадким человеком и за то, что творил с тобою и с другими, прощения не заслуживаю.

— Это не тебе решать.

— О том знаю.

— Тогда чего от меня хочешь?

— Суда, Серафима, суда и покаяния.

— Бог судья.

Что-то я бледненькая какая-то. Совсем с лица спала.

Спланировав к самой постели, я осмотрела мраморно-белую кожу и губы того же болезненного цвета. Измучили меня навы злокозненные, того и гляди, уморят.

— Серафима!

— Ну чего еще?

Раздраженно обернувшись, я увидела, что к Аркадию присоединилась знакомая уже утопленница и три либо четыре едва различимые туманные фигуры.

— Проводи нас.

Утопленница энергично кивала его словам, но говорить, видимо, не могла.

— Мы знаем, ты это можешь, отвести неприкаянную душу туда, где она получит суд и искупление.

Туманных теней становилось все больше, воздух от них темнел и густел, будто кисель. Я заметила небольшой детский силуэт и сморгнула призрачные слезы.

— Попытаюсь. Все собирайтесь, толпой пойдем, — и уточнила сквозь мерцающую мглу: — Не в доме, вас много слишком. К церкви Святого Демьяна ступайте, там встретимся.

На склизкое прикосновение кузена я попыталась не морщиться.

— Можно мне рядом с тобой немного побыть? — спросил жалобно Аркадий.

Не ответив, но и не прогнав призрак, я скользнула сквозь пол, оказавшись на первом этаже. Там проходило чинное новогоднее застолье. В убранной еловыми ветвями и блестящей мишурой столовой выпивало и закусывало десятка полтора гостей. Во главе стола сидела Наталья Наумовна в премилом бежевом наряде, по правую ее руку заседал князь Кошкин.

— Сызнова его сиятельство сестрицу облапошил, — грустно сообщил кузен. — Всегда одно и то же.

Беседа за столом касалась тем общих и меня не заинтересовала, поэтому я увлекла кузена на двор и направила наше неторопливое движение к Мокоши.

— Аркадий, — попросила я, — расскажи мне все без утайки. Хотя бы в благодарность за проводы.

— Нечего мне теперь таиться. О чем именно узнать желаешь? О князе или о планах Натальи на твой счет?

— Обо всем с самого начала.

— Я был очень плохим человеком, то, что я творил…

— Не повторяйся! Ты был гадким, злобным, ты избивал сестру и торговал запрещенными зельями.

— Это не одновременно произошло. Злонравие, конечно, было со мною изначально. Бог весть отчего, скорее совпали нездоровые наклонности и семейное воспитание. У нас, Бобыниных, женщин всегда в ежовых рукавицах держали. Наталья тоже притеснений не избежала, потому что баба и такая у ней доля. А зелье… Проигрался я тогда подчистую. Это, кстати, тоже наследственное. Ты знала, что батюшка мой наш дом в карты проиграл и что Карп Силыч, твой родитель, его выкупил еще при жизни нашего папеньки?

Я не знала, поэтому только головой качнула.

— Так вот, проигрался я тогда знатно, злился как черт, Наташка куролесила, мама не горюй. Она, чего бы представить ни пыталась, себя не блюла нисколько, кавалеры менялись с дивной скоростью, только никто надолго не задерживался. Наташке рука твердая нужна, сантименты она слабостью мнит. Попался бы кто покрепче… Ах, пустое. Тогда все и началось.