Огонь блаженной Серафимы - Татьяна Коростышевская

— Что?

— Зелья навские поганые. Человек, которому я проигрался, предложил должок отработать да посулил, что в прибыли останусь. Дело оказалось легким, знакомств среди золотой нашей столичной молодежи у меня всегда было изрядно, а за чарочкой либо за карточным столом предложить партнеру нюхнуть чего возбуждающего в порядке вещей. И, знаешь, деньги в руки пошли сразу. Но надолго не задержались, потому что сам я к зелью пристрастился. Савицкий меня в этом поощрял, говорил, в любой момент бросить смогу. Но я не смог.

— Савицкий? Сигизмунд Кшиштович?

— Так он назывался. Еще пан или хозяин. Однажды, когда мне совсем худо было, денег ни полушки, зелья ни крупинки, попросил меня Савицкий с князем Кошкиным его свести. Мы с Анатолем не так чтоб накоротке были, он за Наташкой волочился, поэтому общались, но неблизко. Сестрица, курица тупая, навооброжала себе всякого, как сиятельной княгиней станет, как в княжьем тереме усядется. Только старуха быстро ей крылышки обломала, пригласила на аудиенцию да выложила по пунктам все Наташкины амурные победы с датами. Невозможно, сказала, чтоб эдакая кокотка в семью Кошкиных проникла. Анатоль, который на той встрече присутствовал, только глазами хлопал, о приключениях предмета страсти узнавая. Но это уже чуть погодя было. Сначала я за карточным столом Анатоля с паном свел. Дружбы там не получилось, я уже потом понял, что это что-то навроде смотрин было. Савицкий князем удовлетворился, а последний вряд ли случайного партнера запомнил. После афронта с Кошкиными Наташка горевала недолго, Сигизмунд вовремя плечо свое мужское подставил. Я от зелья совсем одурел, слова супротив не сказал.

Аркадий заскрипел призрачными зубами.

— Знаешь, Серафима, что в смерти хорошего? Излечивает от пагубной страсти к дурману моментально.

— Дальше-то что? — поторопила я, потому что вдали показался колокольный церковный шпиль.

— Савицкий принялся Наташке патоку с елеем в уши лить. Она же мстительная, страсть. «Ах, Натали, надобно вашего неверного Анатоля наказать. И бабку его старуху тем паче, да так, чтоб содрогнулись».

— А когда ты узнал, что Савицкий нав?

— Не помню, но довольно скоро. Мне это решительно безразлично было, настолько зелье держало, что я его и от черта, и от дьявола, и от нава получать готов был. А сестрица, слабость мою узнав, совсем страх потеряла. Так и жили, то я ее бью, то она меня за понюшку малую по полу на коленях ползать заставляет.

Мы были почти у церкви, воздух вокруг нее туманно клубился. Однако сколько в Мокошь-граде неупокоенных душ!

— Я поняла, Аркадий, — зависла я, остановив движение. — Савицкий захватил тело князя, а ты и Наталья ему в этом помогли.

— Сестрица князя как бы на прощальное свидание нежное зазвала, там они Анатоля и обработали. Только Наташка похитрее меня оказалась, обещаний да клятв с Сигизмунда стребовала столько, что на всю жизнь хватит. А использует их потихоньку.

— Теперь она мое тело хочет.

— Про то я не знаю, Серафима. Для них я меньше чем никто — мальчик на посылках, да еще и…

Он навзрыд заплакал страшными кровавыми слезами.

— Ну перестань, — похлопала я по призрачному плечу. — Это еще не конец. У тебя будет возможность все исправить, а уж как ты этой возможностью распорядишься…

— Ты простишь меня?

Подумав меньше мгновения, я кивнула:

— Прощу. Но лишь потому, что ты уже мертв.

— Серафима, сестрица, о Наташке моей непутевой позаботься.

Этого мне обещать не хотелось, поэтому я ускорилась, вплывая на церковный двор.

— Слушайте все! — Разведя широко руки, я будто обняла ими все пространство перед собой. — Мы сейчас войдем в тонкие пределы, туда, где ткань нашего мира соприкасается с тем, куда вам отправиться предстоит. В последний мне хода нет, но дверцу я вам придержу.

Я взмахнула руками, запрокинула голову, глядя, как от церковного шпиля в ночное небо устремляется чистый луч света. Ах, какое хорошее место! Чистое, светлое, правильное.

— Господи, помоги, — шепнула я, — и прими к себе заблудших сих.

Работенка была не из легких, долгой она была и грустной. Каждый из уходящих задерживался на немножко, что-то говорил или кланялся низко. Я отвечала поклонами. Из-за грани выглядывали яркие разноцветные силуэты. Вот и Аркадий ушел, и его прощальное прикосновение оказалось мягким и приятным.

Я села на камень и вытерла со лба пот рукавом доломана. Место было незнакомым, пустошь на берегу спокойного моря. Издалека донесся звон колокольцев, он приближался, потом появился огонек. Ко мне невидимой тропой шел путник в мешковатом балахоне либо рясе. Огонек горел в навершии деревянного посоха, колокольчики, привязанные к посоху, звенели уже подобно церковным колоколам. Поравнявшись со мною, путник отбросил на плечи капюшон, обнажив голову.

— Иван?

Чародей обернулся на голос, но глаза его не зажглись узнаванием, он меня не увидел.

— Ванечка? Ты где? Что с тобою?

Он водил головой из стороны в сторону, наконец наши глаза встретились.

— Ты умер? — прошептала я с ужасом.

Кивок вместо ответа, заставил меня заорать. Мир взорвался. Я вскочила с постели. За окном взлетали фейерверки, свистели шутихи, народ поздравлял друг друга с наступившим новым годом. В комнате почему-то был Мамаев, а я отчего-то оказалась в одной сорочке, но это меня не заботило. Мой Болван Иванович умер! Как теперь жить?

Ни на день оставить без присмотра нельзя, только отвернулась, он помирать вздумал. Эльдар горячими руками держал меня за плечи, что-то говорил успокаивающе.

Я? Звала? Проведя рукою по груди, я убедилась, что подвески-оберега на ней нет.

Нет, Ваня погибнуть не мог. Я бы почувствовала. Но боль паучьим жалом уже пронзила сердце, и я внутри застыла как отравленная ядом муха.

Кажется, я кричала Мамаеву бежать, кажется, удивилась появлению в своей спальне князя. Странная штука, но все произошедшее потом видела я отстраненно, будто сидела в полутемном зале фильмотеатра, а на белой простыне передо мной двигались две мужские фигуры.

Охолонь, Серафима, не время истерить. Если твой Иван-дурак действительно сей мир покинул, за ним отправишься, как это у вас, баб берендийских положено, и всенепременно любимого отыщешь. Семь пар сапог железных истопчешь, семь хлебов железных изглодаешь. Бывали же случаи, народ врать не будет. Семь на семь — тридцать семь? Вот ты, Серафима, неуч! Ответ неправильный. Если шесть на шесть — тридцать шесть, то семью семь… Сорок девять!

Я вздохнула, но уже не скорбно, а деловито:

— Позволь поинтересоваться, Эльдар Давидович, что тебе в моем гардеробе понадобилось?

Он улыбнулся через плечо:

— Слава богу, в себя пришла. Советуй, барышня Абызова, во что тебя переодевать будем.