Философия достоинства, свободы и прав человека - Александр Геннадьевич Мучник

империи. На мой взгляд, это весьма справедливое суждение, значение которого усиливается ещё и тем обстоятельством, что состав авторов уж никак нельзя заподозрить в примитивном русофобстве. Как отметил один из сторонников этой точки зрения: «Воспроизведение на протяжении многих веков русской истории всех этих — одних и тех же (при всем различии их конкретно-исторических воплощений) — системообразующих принципов организации русского социума — вот это и есть то, что авторы статьи «Вперед нельзя назад» называют русской системой». Русская Система, практически, в неизменном виде пережила суровые испытания, связанные с распадом двух империй (Российской и СССР), являясь, одновременно, определяющей причиной и основным последствием этих событий. Как в связи с этим подчеркнула российский политолог, доктор исторических наук Лилия Фёдоровна Шевцова: «Наконец, распад СССР и антикоммунизм легитимировали воспроизводство «русской матрицы», но уже в новой упаковке… «Перестройка» стала толчком к демонтажу советского государства. Но как оказалось вскоре, «русская матрица» смогла выжить, сбросив старую «государственную кожу»».

Попытку дать определение ментальной русской матрице и сложившемуся в веках на её основе стереотипу поведения основной массы населения Российской (большевистской) империи предприняли доктор политических наук, академик РАН Юрий Сергеевич Пивоваров и кандидат исторических наук Андрей Ильич Фурсов в ряде публикаций, объединённых общим понятием «Русская Система».

В контексте данного исследования «Русская Система» и «русская матрица» смысловые синонимы, отражающие один и тот же исторический феномен, анализируя который историк Ю.Н. Афанасьев, например, отметил следующее: «Человеком движут стереотипы. Они в основном определяют и его повседневное поведение, и его место и роль в людском сообществе. Подчиненное, рабское поведение в отношении внешних обстоятельств — норма в Русской Системе».

Исходя из нужд настоящей работы считаю это понятие очень удачной рабочей категорией для постижения повсеместного проявления традиции невежества на территории Российской (большевистской) империи.

Итак, под Русской Системой в настоящей работе понимается такой стереотип массового поведения большинства населения Российской (большевистской) империи, который из века в век в качестве неизменной самовоспроизводящейся исторической колеи, неумолимо повторяющейся матрицы жизнеустройства и мировидения предопределяет судьбу населения страны невзирая на смену исторических эпох, экономических укладов, форм государства, политических режимов и прочих атрибутов социального бытия и характеризующийся при этом жестокосердием, бездушностью, бездумностью и безответственностью по отношению к судьбе друг друга, а любая созданная на основе этого стереотипа поведения держава — полным пренебрежением к достоинству, свободе и правам человека.

Одну из типичных черт Русской Системы очень точно сформулировал ещё в бытность государственным секретарем Российской империи М.М. Сперанский, отметив, что наши законы писаны в Афинах или в Англии, а наша система управления заимствована у Турции. Жестокость, бездушность российского государственного бытия, не воспринимавшего нормы своего же самодержавного законодательства, всегда поражали наблюдательных и просвещенных современников той эпохи. Иную черту этого феномена сформулировал другой видный сановник империи граф Александр Христофорович Бенкендорф (1783–1844). Его слова о том, что «законы пишутся для подданных, а не для государей» вполне могли бы стать девизом, под знаком которого протекала вся история империи, в том числе и на стадии её «советской редакции». Действительно, законы испокон веков использовались лишь в качестве жесткого, беспощадного и принудительного корсета на теле империи, которая в противном случае могла мгновенно утратить все свои многочисленные рельефные очертания и расползтись в разные стороны как бесформенный студень. Итак, законы употреблялись в качестве удавки и узды для народа, но никак не как средство регулирования отношений между государством и человеком, развития народа. Естественно, что в подобном случае законы не распространяли своё действие на государей.

Выразительную характеристику отношения к законам последнего российского императора Николая II (1868–1918) дал товарищ министра внутренних дел Российской империи, член Государственного совета, действительный статский советник Владимир Иосифович Гурко (1862–1927). В частности, в своей книге «Царь и царица» он отметил: «До учреждения народного представительства, от воли Государя зависело самовластно и единолично отменить закон и издать новый, но поступить вопреки действующему закону он права не имел. Между тем, Николай II до самого конца своего царствования, этого положения не признавал и неоднократно, по ничтожным поводам и притом в вопросах весьма второстепенных, нарушал установленные законы и правила совершенно игнорируя настоятельные возражения своих докладчиков.

Видя в себе, прежде всего, помазанника Божьего, он почитал всякое свое решение законным и по существу правильным. «Такова моя воля», — была фраза, неоднократно слетавшая с его уст и долженствовавшая, по его представлению, прекратить всякие возражения против высказанного им предположения.

Regis voluntas suprema lex esto (в переводе с латинского сие означает «воля монарха — высший закон») — вот та формула, которой он был проникнут насквозь. Это было не убеждение, это была религия…

Поэтому ни Государь, ни царица особого значения законам вообще не придавали, так как были искренно убеждены, что законы обязательны лишь для подданных русского царя, но до него самого никакого касательства не имеют». Практика, однако, показала, что вслед за главой государства законы игнорировала вся так называемая дворцовая камарилья, или, как их ещё для краткости весьма лаконично именовали неистовые российские революционеры, — «верхи». Низы же, испытавшие на себе все «прелести» подобной жизни, при первой же исторической возможности всякий раз демонстрировали по отношению к ненавистным верхам, а заодно и ко всем иностранцам и инородцам то, чем обычно оборачивается вековое беззаконие: «русский бунт — бессмысленный и беспощадный». Это также одна из типичных составляющих Русской Системы.

В начале ХХ века адвокат, депутат II–IV Государственной думы Российской империи от Москвы, посол Временного правительства во Франции Василий Алексеевич Маклаков (1869–1957) с горечью отмечал: «…главный нарушитель законности у нас — сама власть, ее представители. Беззакония властей составляют главную, самобытную черту русской государственности…». Действительно, это — отличительная, стержневая черта нашей исторической традиции. Традиции, которая в преступлениях большевистского режима нашла свою самую завершённую форму. Традиции, которая как никакая другая привнесла горе и несчастье в судьбы населения империи, но при этом, пережив распад СССР, благополучно сохранилась, перекочевав к его правопреемникам. Таковой оказалась на поверку устойчивая российская государственная традиция: партии власти закон не писан. Традиция, которая подавляла все иные обычаи, стандарты, правила и нормы общественной жизни. Традиция, которая и ныне «живее всех живых». К этому весьма печальному для нашей жизни обстоятельству время от времени привлекается внимание и в современных украинских СМИ. Так, в одном из наиболее влиятельных печатных изданий отмечалось: «Неуважение к закону превратилось в норму. Все без исключения ведущие политические игроки приложили к этому руку. Все кому не лень часто и охотно говорят о диктатуре закона и верховенстве права. Что, впрочем, никому до сих пор не мешало поощрять беззаконие и приумножать бесправие» («Зеркало недели». - N 18, 12.05.2007 г.). Эту мысль журналист — автор статьи — неутомимо повторяет практически из номера в номер уже на протяжении многих лет. Будет повторять и далее, ибо такова, помимо всего прочего, традиция: говорить, но ничего не делать. Однако и без этого