Лед под кожей - Вилма Кадлечкова

Глеевари неконтролируемо передернуло. Она пыталась убедить саму себя, что она на Земле, в Н-н-Йорке, на свободе, в квартире медианта, который слушается ее, будто машинка на пульте управления; но страх накатился на нее и душил, одеяло пропиталось ледяным потом. Не получалось дышать. Не получалось звать на помощь. Ей стоило огромных усилий протянуть руку и зажечь лампу на ночном столике.

Она смотрела на треугольник космической темноты.

Он находился прямо перед ее глазами, в четверти метра над головой, погруженной в подушки. Новый приступ ужаса полностью парализовал Камёлё и будто заморозил и мысли, несколько мгновений ей потребовалось, чтобы осознать, на что именно она смотрит.

Серебристый холод.

Он вздымался над ней, словно атакующая кобра. Членистое металлическое тело почти выпрямилось, сверху выгнувшись дугой и склонившись над ней. Камёлё ясно ощущала его инстинктивную жажду, его голод… его сознание, алчно поджидающее очередного проблеска воспоминания. Оно впивалось в нее, словно зубы металлического капкана.

Камёлё вдохнула. «Назад!» Ее приказ ударил в плотную космическую темноту – и в тот же миг ее пальцы сжали левитирующий кусок металла. Она чувствовала, как серебристый холод подергивается, невольно сопротивляется, и несколько раз крепко ударила его в мыслях. Металл в ее пальцах вдруг ожил. Хлестнул воздух словно кнут, его свободный конец описал петлю – и тут же молниеносно обмотал ее запястье. Камёлё чувствовала, как он ее сжимает, и без колебаний ударила его снова, в этот раз так сильно, что он вспыхнул бледно-синим ядовитым светом, который на мгновение полностью заглушил мягкое сияние лампочки Джеральда. В тот же миг хватка ослабла. Серебристый холод обессилел. Его петли спокойно сложились вокруг ее руки, а открытый треугольный конец, еще мгновение назад полный ужасного Небытия, прильнул к коже преданно и почти с нежностью.

Глеевари с облегчением закрыла глаза. «Вот мы и выяснили, кто здесь хозяин!» Однако она не стала лгать себе. Хоть ей и удалось справиться, она была на волосок от смерти: если бы она не включила свет, если бы не оборвала вовремя поток прошлого, – сейчас она была бы мертва.

Камёлё натянула рукав до запястья и поднялась с кровати – потрясенная. Остаток лаёгӱра выплеснула в раковину, сполоснула кружку и отправилась к шкафчику в гостиной, который Джерри окрестил гордым названием «бар». Девушка налила коньяка и опрокинула рюмку в себя.

Серебристый холод нельзя недооценивать. Глеевари знала, что у него в некотором роде есть своя воля и, чтобы оставаться в покое, ему нужны непрерывные импульсы мысли того, кто им владеет; потому она не рисковала и с первого дня постоянно носила его на теле. Иногда он был на предплечье, иногда на лодыжке или на талии – всегда так, чтобы его скрывала одежда. Она уже привыкла к ощущению, как он ползает по коже. Но еще не случалось, чтобы он сам по себе пришел в движение. В этот раз его пробудили воспоминания. Ее собственная мысль, сосредоточенная с помощью лаёгӱра на прошлом, раздразнила в нем голод.

Была еще одна возможность: усыпить его. Сознание серебристого холода можно было заглушить глееваринскими методами. Во сне он мог сколь угодно долго оставаться запертым в чемоданчике; однако как усыпление, так и последующее пробуждение длятся несколько дней. Не слишком разумно было бы избавляться от него, пока она думала, что в ближайшее время захочет им воспользоваться.

«Действительно ли я так думаю? – спрашивала она себя. – Что этот час настанет?»

Иметь под рукой серебристый холод было кстати, если ей грозил бой с глееваринами. Глееваринская сосредоточенность притягивала его: он ею насыщался и в то же время уничтожал мозг атакованного. Но это был не единственный способ, каким холод мог ей послужить. Инстинктивная жажда воспоминаний делала из серебристого холода идеальный инструмент для допроса.

Когда Камёлё поняла это, в ее голове зародилось сразу несколько идей. Первое: если она действительно хотела узнать что-либо о фомальхиванине, нет лучшего средства, чем серебристый холод. Второе: тогда на Ӧссе Аӧрлёмёгерль все же явно вступился за нее, потому что лишь он мог убедить глееваринов Саксаёрӱэля удовлетвориться при допросе тем, что она сказала, и не использовать против нее серебристый холод. И третье: то, что теперь серебристый холод так неожиданно попал к ней в руки, может быть вовсе не случайностью.

Камёлё взвешивала эту возможность. Зӱрёгал упомянул имя Аӧрлёмёгерля. Быть может, он разыскал ее не по забытой обуви, как она думала, а по инструкции с Рекега. Сначала он предал Парлӱксӧэля, который его выслал, и принял задание от Аӧрлёмёгерля. Затем предал Аӧрлёмёгерля и не передал ей сообщение, которое, вполне вероятно, должен был передать; а вместо этого попытался заставить ее помочь убить фомальхиванина. Убедить было безопаснее, так как, солги он ей, что приказ об убийстве отдал верховный жрец, Камёлё могла бы проверить эту информацию. Однако все это также означало, что, если серебристый холод действительно послал ей Аӧрлёмёгерль, убийство он в виду не имел. Если бы это было так, зӱрёгал сказал бы прямо.

Глеевари ухмыльнулась. «Одни домыслы. Необоснованные!» Зӱрёгал уже ничего не подтвердит и не опровергнет.

Она налила себе еще немного коньяка и вернулась в спальню.

«На Земле фомальхиванин – и что же? Он такой же сильный, как все думали. Для наших верховных жрецов это может быть основательной проблемой; но разве это касается меня? – думала Камёлё. – Я никому ничего не обещала. Мне совсем не хочется иметь с этим ничего общего. Просто оставьте меня в покое, разве я многого прошу?

Может, я и правда еще могу собраться и переехать куда-нибудь подальше. Работать продавщицей я смогу где угодно».

Однако вопрос места проживания она уже однажды решала, и в причине, почему она живет в Н-н-Йорке, ничего не изменилось. Она остается здесь из-за Луса. Целых четыре года она боялась, что Лус однажды наткнется на искусственный пробел в собственной памяти, и хотела быть рядом, чтобы вмешаться, если ему захочется выяснить, откуда эта дыра могла взяться. Вероятность, что Луса что-то спровоцирует на это, теперь была намного больше, чем когда-либо раньше. Всплыло письмо от его отца, само по себе совершенно незначительное, но способное послужить катализатором нежелательных воспоминаний; и ей еле-еле удалось убрать его с пути. Усиливались приступы – и, хотя Лус пока ничего не предпринимал, призрак близящейся смерти в конце концов может подтолкнуть его к отчаянным мерам. Пока этого хватило, чтобы он подводил итоги своей жизни и размышлял о прошлом. Но наибольшую опасность представлял именно фомальхиванин. Глееварин, который очутился в непосредственной близости к Лусу, мог на многое просто наткнуться. Хоть она и удалила разнообразную информацию из окружения Луса, но постоянно затемнять его сознание, а тем более делать это так, чтобы фомальхиванин ничего не заметил, было просто не в ее силах.

«Когда наступит время, это будет в твоих интересах, Камёлё», – зазвучал голос Аӧрлёмёгерля из ее воспоминаний, и в нем была острота насмешки. Мог ли верховный жрец угадать, что она не захочет спускать глаз в основном с Луса – и что, когда фомальхиванин объявится, Лус будет рядом?