Пожарский - Дмитрий Володихин

Будило попытался преуменьшить масштабы поражения, но описание его грешит недостоверностью.

Итак, на финальном этапе боя русские воеводы остановили преследование неприятеля, разместив пехоту за рвом, в развалинах Деревянного города. Это мудрое решение подсказано было собственным боевым опытом. Если русское войско смогло оправиться от поражения и вернуться в бой, не следует ли ожидать подобного поворота и от поляков? Они — враг стойкий, храбрый, глупо не уважать боевых качеств такого противника. Да и просто — неразумно давать разбитому неприятелю хотя бы один шанс превратить проигрыш в успех.

Командование ополченцев четко осознавало, что дальнейшее наступление просто бессмысленно. Ходкевич уже безвозвратно проиграл, он не выполнил стоящую перед ним задачу. Гетману требовалось доставить провиант осажденному в Кремле гарнизону. Что он теперь мог доставить, если телеги его с «ларями» достались мужественным ополченцам? Откуда он мог достать новый запас провизии, собранной с великим трудом? Отбить ее у Пожарского и Трубецкого? Вот уж затея из области героической сказки.

Ходкевич ушел из Замоскворечья без позора. Но он потерял обоз и огромное количество бойцов. Его армия утратила наступательный порыв. Ее морально раздавили на кривых московских улицах. Гетман не просто отступил, он лишился победоносной армии, оставшись с кучкой устрашенных, едва спасшихся ратников.

О тяжести урона, нанесенного гетманскому войску, говорит скорое отступление Ходкевича от Москвы. Он быстро ушел от Донского монастыря и переместился на безопасное расстояние — к Воробьевым горам. Следовательно, опасался нападения земцев и видел, по состоянию подчиненных, что сдержать неприятельский напор они не смогут.

Летопись говорит прямо и просто: «Наутро же [Ходкевич] побежал от Москвы. Из-за срама же своего прямо в Литву пошел»[194].

По запискам Будилы можно уточнить хронологию. День 25 августа Ходкевич провел у Донского монастыря, собирая силы, считая оставшихся в строю людей. А 26-го он прислал осажденным весточку уже с Воробьевых гор. Якобы он перешел на новое место, поскольку на старом не имел ни воды, ни дров… Наверное, расположившись на берегу Москвы-реки, Ходкевич вновь не отыскал ни воды, ни дров, поскольку еще через двое суток вождь поляков ушел и оттуда, отправив кремлевскому гарнизону ободряющее письмо. Реальность тяжелого поражения не удается скрыть, даже используя самую возвышенную лексику: «Гетман, не имея возможности выручить осажденных, так как в его войске произошла большая убыль — осталось у него всего едва 400 конных, — прислал к осажденным просьбу, чтобы потерпели три недели, обещая явиться с большим вспомогательным войском. Бедняги-осажденные согласились на это. Предоставляю здесь каждому рассудить, какую скорбь испытывали осажденные, когда видели, с одной стороны, что их гетман удалялся, с другой, что их томят недостатки и голод, а с третьей, что неприятель окружил их со всех сторон, как лев, собирающийся поглотить, разинул пасть и наконец отнял у них реку; но эти терпеливые слуги решились на все это для своего государя».[195]

Еще бы горделивое панство не согласилось подождать! Каким оно располагало выбором? Уйти ему не дали бы. А сдаться означало потерять всё награбленное в Москве. Более того, еще неизвестно, как поступили бы победители с гарнизоном, вытворявшим на земле русской столицы дикие художества! Ведь это польское «рыцарство» вместе с русскими сторонниками иноземной власти выжгло город в 1611 году! Ведь это благородное шляхетство развлекалось, насилуя и ставя на кон в азартных играх знатных русских девушек![196] Ведь суровые воители чужеземные очищали московские купеческие лавки от товаров, растаскивали царскую казну, поголовно вырезали китайгородский посад![197] Какого отношения могли они ждать от торжествующих победителей? Ласки и нежности? Вот уж вряд ли. С тревогой вглядывались поляки в море людское, окружившее Кремль и Китай-город. Ничего доброго не предвещало для них поражение Ходкевича. Холодная, гибельная судьба отвечала им взглядом с пожарищ и руин московских. Бездна ненавидящих глаз мерещилась польским дозорным, притаившимся у кремлевских зубцов.

Когда Ходкевич отступил к Воробьевым горам, в стане ополченцев могли вздохнуть спокойно: покалеченный зверь не вернется! Убрел — зализывать раны да искать прокормления.

В армии Пожарского принялись совершать молебны, благодарить в молитвах Пречистую Богородицу, московских чудотворцев и преподобного Сергия. Звонили колокола в уцелевших среди всеобщего разорения храмах. Священники отпевали павших. Тысячи тел нашли вечное упокоение в могилах. Велика была жертва, принесенная нашим народом. Ею куплены были свобода и чистота веры. Но более того — возможность продолжить путь из бездны шатости и скверны, куда погрузилась Московская держава.

По словам Р. Г. Скрынникова, «разгром полевой армии Речи Посполитой в Москве стал поворотным пунктом в освободительной борьбе русского народа. Отступление Ходкевича обрекло на гибель гарнизон, оккупировавший русскую столицу».[198]

Верные слова. На протяжении нескольких лет громадный русский корабль шел от бури к буре, от крушения к новому крушению. С 1610 года, когда русская знать своими руками отдала иноплеменникам русского царя, в корабельном днище России появлялась одна пробоина за другой. Вот правительство наше запросило себе польского королевича в государи. Вот поляки вошли в Москву. Вот шведы заняли Новгород. Восстала Москва — и сломили враги восставших, спалили Великий город. Собралось земское ополчение к стенам столицы — огромное дело! — но, бившись, распалось, рассорилось в своей среде. Остатки его чудом продержались столь долго на столичном посаде. Казалось, русский корабль безнадежно сел на рифы, и нет больше сил латать его, стягивать на чистую воду… Самое скверное — нравственный стержень надломлен. Повсюду развращение, предательство и кривизна. Кто ж теперь станет бескорыстно заботиться о едином общем корабле? Где ж ему не развалиться на куски! Но вот приходят последние умельцы, и стучат их топоры, и пропадают дыры в днище, и вновь откуда-то берется крепость на месте слабости, вновь возникает прямота на месте кривизны.

В стук топоров этих плотников корабельных вслушивается вся Россия. Ужели есть силы вырваться из ямищи нравственного распада?! Остались еще настоящие люди, и Бог к ним милостив — дает победу в руки. Стало быть, еще возможно для Московской державы сойти с рифов и пуститься в свободное плавание. Страна застыла, ожидая добрых вестей, которых давно уже не чаяла ниоткуда.