Взаперти - Николай Свечин

– Ваше высокородие! Их высокородие велели передать, что ничего не было. Ваших голоса против ихних – не докажут. Мои уже предупреждены.

– Спасибо.

– Только вы уж того…

– Понимаю, Иван Макарыч. Сам не хочу нарываться, да выходит плохо.

Увидев, что новичок пользуется поддержкой смотрителя, Курган-Губенко счел за лучшее помириться с ним. Он спросил с заискивающей улыбкой, можно ли и ему испить такого шикарного чаю. Алексей Николаевич сказал:

– Разумеется, пейте сколько хотите, по-соседски. Кончится – супруга еще принесет. Теперь с чайным довольствием у вас нехватки не будет, я беру его на себя.

Так они и помирились. Федор, поняв, что сыщик на его стороне, почувствовал себя свободнее. Он смело садился за стол вместе с господами, говорил с ними на равных, даже спорил. Те ежились, но терпели. Они уже сообразили, что расклад в камере поменялся. Пришел человек сильный, влиятельный, и как прежде уже не будет. Лучше околоточного признать и манеры свои изменить.

Второй день в тюрьме тянулся своим чередом. По случаю воскресенья Пакора не работал, и жиганы из мастерской тоже не приходили. В «легавой» было тихо и покойно. Лыков взялся за роман Николая Викторовича и честно попытался его осилить. Быстро стало понятно, что Огарков и правда графоман. Затянутые описания чувств главных героев, трескучие надуманные диалоги – так не говорят в жизни реальные люди. Сами персонажи ходульные, одноцветные – или чересчур положительные, прямо сахарные, или злодеи из злодеев… Но обижать соседа не хотелось, и сыщик решил действовать более тонко.

– Николай Викторович, – сказал он строго, – в вашем тексте есть достоинства, но больше недостатков. Вот когда идут разговоры, в них звучит живая речь. А потом вдруг – раз! – выражение, которое никак не могло выйти из уст героя. Ибо для него оно не характерно.

– Да? А в каком месте, покажите.

– Вот тут… и еще вот тут. Персонаж – молодой красавец граф, богатый и высоконравственный. Но изъясняется будто акцизный чиновник. А когда он пытается говорить как граф, выходит чересчур возвышенно. По-книжному. Читатель почувствует фальшь и отложит вашу книгу.

– М-м… Что же мне, весь абзац переписать?

– Николай Викторович, а зачем сочинять то, чего вы не знаете? Вы хоть с одним графом знакомы? Бывали в высшем свете?

– Честно говоря, графы мне не попадались.

– Так пишите о той среде, которую знаете и видите. Например, почему бы вам не сочинить криминальный роман? Или, как сейчас модно говорить, детективный. Это английское слово. Слышали?

– Да, приходилось. Но чем детективный роман лучше, например, моего, драматического?

– Поверьте, читатели любят жанр, в котором убийства, схватки, ложные следы и незаметные подсказки. Потом, вы служили в полиции, знаете службу изнутри. Язык, регламенты, мелочи быта – все вам знакомо. А людям посторонним – нет. Им будет интересно почитать книгу, написанную специалистом. Сдается мне, что в жанре криминального романа у вас больше шансов на успех.

– Не знаю, не уверен, – пробормотал Огарков. Но было очевидно, что мысль Лыкова его заинтересовала.

– Но о чем писать? Я, честно говоря, хоть и служил в полиции, но в общей, а не сыскной. И дознаниями не занимался, все больше пропиской да муштрой дворников. В участке, сами знаете, все преступления на одну колодку: у Фили пили, его же и били… Может быть, подскажете идею? Вы же сыщик!

– Идею? Так и быть, извольте. Вот раз в Москве, много лет тому назад, меня завалило в пещере, в Даниловке. Я шел по следу двух опасных людей, они знали об этом и решили избавиться от погони. Заманили в ловушку, в одну из пещер, и подорвали выход динамитным патроном. Четыре дня пришлось сидеть в темноте, ожидая погибели. Я и бодрился, и падал духом; чуть было не покончил с собой, дабы избежать жуткой смерти от удушья…[82]

Огарков схватил карандаш и начал записывать, уточняя детали. Алексей Николаевич стал вспоминать и увлекся. Пристав с околоточным бросили свои дела и тоже слушали. Рассказ затянулся на полчаса. Многое из той истории до сих пор являлось государственной тайной, и Лыкову пришлось замолчать важные подробности. Например, что министр внутренних дел Маков не застрелился, как гласила официальная версия, а был убит у себя на квартире. Именно после его смерти последующие министры не захотели жить в доме МВД на Большой Морской, 61, и казенная квартира была перенесена на Фонтанку, 16.

Лыков рассказал лишь эпизод с четырехдневным пребыванием в подземелье, но окрасил его своими мыслями и чувствами. О чем он думал, уже простившись с жизнью. Как боролся со страхом смерти. Как отчаяние сменялось надеждой, а затем готовностью принять любое решение Бога.

Когда он закончил, Огарков схватил бумагу и перо, и больше в тот день его не слышали. Он писал до отбоя, утром докончил рассказ и попросил Лыкова прочитать его и дать замечания. К удивлению Алексея Николаевича, текст получился вполне приличным. Видимо, автору было проще идти по канве. И он справился с задачей намного лучше, нежели когда сам выдумывал сюжеты.

– Неплохо, Николай Викторович. Вот в двух местах я бы поправил, а так… Весьма и весьма. Как назовете рассказ?

– «Давнее происшествие в Даниловских пещерах» – как на ваш вкус?

– Длинно. Я бы назвал покороче. Например, «Заживо погребенный».

– Ой, как здорово! – взвизгнул автор. – Прямо за душу схватит читателя. Только еще лучше назвать так: «Заживо погребенный. Из рассказов сыщика N». Согласны?

– Пожалуй. Можно целую серию таких рассказов сочинить, пропечатать их сначала в газете, а потом издать сборник.

– Точно! – ахнул Огарков. – Так я и сделаю, спасибо за идею. Но… под своей фамилией издаваться нельзя, нужен псевдоним. Я Огарков. А подпишусь, например, как Свечин.

– Не годится, – возразил Алексей Николаевич. – Слишком из жизни фамилия. Я знавал полковника Свечина, губернатора Тифлиса. В Генеральном штабе сидит другой Свечин, подполковник, а в штабе войск гвардии – его брат. Их как собак нерезаных. Возьмите лучше другой псевдоним.

– Хм. А какой? Может быть, Лампов? Нет, неблагозвучно. Лампионов? Лампадов?

– Попробуйте так: Факелов.

– Ой! – снова взвился писака. – И звучно, и подтекст есть. Я буду как факел освещать потаенные уголки жизни сыщиков и преступного мира. Как вам такой псевдоним, господа?

Сокамерники дружно одобрили, и даже пристав не стал смеяться над соседом. То ли правдивый и жутковатый рассказ Лыкова настроил его на серьезный лад, то ли по другой какой причине, но на этот раз Курган-Губенко повел себя корректно.

Однако на этом помощь Лыкова новому автору не закончилась. Он также написал письмо Меньшикову в «Новое время», в котором просил журналиста прочитать сей опус. Тем же вечером старший надзиратель получил от Огаркова полтинник и обещал переслать письмо с рукописью в редакцию газеты.