Без права на возврат - Елена Мейсак

Она почувствовала невероятное облегчение, как будто многотонный груз ее прошлого наконец-то обрел долгожданный покой.

Сев в автобус, она проехала ровно три остановки и вышла у дома, где сейчас жила. Интересно, кому сейчас принадлежит эта квартира, и сможет ли она туда попасть. Подойдя к двери, она нервно затеребила ключ и дрожащими руками вставила в замочную скважину. Ключ подошел.

Войдя внутрь, она увидела почти ту же самую обстановку, в какой все и оставила.

С той лишь разницей, что ремонта в квартире еще не было, а советские обои уже выцвели. Дома она никого не застала и, не зная, что ждет ее впереди, решила поискать чего-нибудь в холодильнике.

Не успела она снять пуховик и вымыть руки, как в комнате зазвонил телефон. Неуверенно оглядывая свои сапоги со сломанной молнией и скрепкой вместо застежки, она, оставляя грязные и мокрые следы на старом линолеуме, прошла в комнату и сняла трубку.

В чреве трубки послышались какие-то щелчки, и вдруг погас свет. В то время электричество отключали по нескольку раз на дню, ей было уже известно, что света нет во всем доме, поэтому в удивлении она смысла не нашла.

Завершив странный разговор и вернув трубку на свое законное место, она посочувствовала тем, кто в очередной раз застрял в лифте, добираясь на шестнадцатый этаж.

***

– Спасибо, что приехали так скоро, – голос врача был ровным и абсолютно спокойным.

– Признаться, вы немного удивили меня, доктор. Что же такого срочного вы хотите мне сказать?

– К нам недавно поступила пациентка. К сожалению, она не может вспомнить ни кто она, ни откуда. В ее вещах мы нашли записную книжку, в которой было несколько телефонов. Из тех, что мы обнаружили, доступным оказался только ваш. Вы ее родственница?

– Подождите, но о ком идет речь?

– Пойдемте со мной.

Они шли по окрашенному в нейтрально-бежевый цвет больничному коридору. Там и тут прогуливались пациенты, выглядевшие слегка отрешенно. Ольга почувствовала себя неуютно.

– Не волнуйтесь. В этом отделении все спокойно.

Заверения врача не слишком-то ее успокоили. Неприятный осадок лишь густел, приклеиваясь к хрупким стенкам ее души.

Они перешли в другой корпус и подошли к какой-то палате. Дверь была заперта на замок, и врач знаком предупредил, чтобы она оставалась на месте. В двери было прорезано небольшое окно, которое он и приоткрыл.

– Посмотрите, возможно, вы узнаете эту женщину.

Заглянув в окно, она непроизвольно отшатнулась. Годы, безусловно, взяли свое. Вместо пережженной пергидролем шевелюры ее взору предстали взлохмаченные седые космы. Спина ссутулилась, на ввалившихся щеках проступил болезненный румянец. Нос заострился, а губы что-то беззвучно бормотали.

Что это? Похоже, на этот раз пласты времени не просто сместились, а потеряв равновесие в скользкой реальности, съехали на бок. Ее снова куда-то вышвырнуло.

Ощущения были такими, словно в океане ее жизни любовный треугольник превратился в Бермудский, который, сжимая плотность минут, накрыл все вокруг галлюциногенной волной.

Несмотря ни на какие метаморфозы, не узнать эту женщину было нельзя. Перед ней сидел никто иной, как автор самых гнусных анонимок на всем белом свете. Что она здесь делала?

– Да, я знаю ее. Это Тамара Попова, жена эээ… вы понимаете, я знаю ее, но не знакома с ней лично. Она – первая жена моего…ээээ…жениха. Я не видела ее лет двадцать, сказать по правде. Как она здесь оказалась? Разве потеря памяти – достаточное основание для помещения в психиатрическую клинику, да еще и в…ээээ…в отдельную палату? – она замялась.

Врач не был слишком любезен и как будто между прочим заметил:

– Ну, пока я не говорил о помещении на лечение. Она всего лишь навсего находится на обследовании. И если бы она могла хоть что-то вспомнить, возможно, она вышла бы отсюда куда быстрее. Можно подумать, мне тут охота с ней возиться. Как будто у меня и без нее работы не хватает. А основания у меня были. Ее сняли с моста прямо возле дома Правительства, откуда она угрожала сброситься в реку из-за того, что, видите ли, ее идеи по уголовному преследованию за развод были отвергнуты. Налицо реформаторский бред и застарелый психоз в острой фазе. Да вы посмотрите на нее. Куда я ее отпущу? Кроме потери памяти у нее в наличии видимые признаки истощения. Здесь принимать пищу она тоже отказывается и как-то привести себя в порядок даже не попыталась. Кто этот ее бывший муж? Вы можете дать мне его телефон? Есть у нее кроме него еще кто-то? Родители, дети, другие родственники? Она все время бормотала ваше имя, точнее, я подумал, что ваше, увидев телефон в записной книжке.

В носу защипало. Время прыгнуло, Генка исчез, но казалось, что он никуда и не девался вовсе. «Она свое получила. И ты очень скоро об этом узнаешь. Но сейчас еще не время», – воспоминания звенели в ее ушах, словно старый латунный колокольчик.

В той реальности или в этой, вездесущий Генка везде успел нагадить. Испортил жизнь не только ей, но и своей бывшей жене. Как номер ее телефона мог оказаться в записной книжке у Тамары, которую она не видела с самых Генкиных похорон? Тогда и телефона-то у нее не было. Кошмар липким шлейфом тянулся за ней, куда бы она ни попала.

Озвучивать свои переживания врачу она сочла занятием не слишком целесообразным, поэтому вся история приобрела тезисный вид.

«Ее бывший муж скончался двадцать лет назад. К сожалению, я не знаю телефона ее родственников, но помню их адрес, сейчас я запишу его вам. Надеюсь, что на этом наш разговор будет закончен. Мне, к сожалению, больше нечем вам помочь».

Выйдя из стен больницы, она сделала глубокий вдох. В воздухе вновь ощущался дефицит кислорода, а серый день фонил унынием. Поскорее бы убраться отсюда. Хотелось домой.

Вдобавок почему-то начала кружиться голова. Наверное, от пережитого стресса у нее упало давление. Ей становилось нехорошо. Самое главное сейчас – уйти как можно дальше от этого места. Не хватало еще упасть в обморок по эту сторону забора и остаться здесь навеки, как и Тамара. Врач ей наплел что-то про временное обследование, но она-то знала, что нет на свете ничего более постоянного, чем временное.

Тамара причинила ей столько горя, сколько может причинить лишь отчаявшаяся брошенная жена. Никогда еще в этой жизни она не проливала столько слез, сколько пролила тогда из-за травли, которую устроила эта внезапно лишившаяся опоры, резко ослабевшая и опустившаяся морально женщина. И лишь сейчас она поняла, что нельзя лишиться того, чего изначально никогда не было.

Потому-то Тамара и вцепилась Генке в брючину, словно обезумевший бульдог. Но сейчас это все уже было, по меньшей мере, неважно.

Важно было лишь то, что Тамарой двигала не любовь. Тамарой двигал страх. Страх в один прекрасный день оказаться никому не нужной.

А она сама? Разве могла она двадцать лет назад представить, что однажды очумело влезет в ту же самую шкуру, пусть и другого покроя? И как без памяти влипнет в любовь с женатым Антоном, а он от нее откажется?