Ярое око - Андрей Воронов-Оренбургский

— Храни тебя Христосе, Савушка!

Сорока оскалил в улыбке зубы, проворно закинул полный стрел колчан за спину и, приподняв её нежный подбородок черенком нагайки, ободряюще бросил:

— Не отпевай допрежде, глупая! Кому гореть, тот не потонет. Вернёмси из-за Днепра — вот крест, свадьбу справим! Сам князь обещал быти. Жди!

...Кони взяли с места в карьер.

Где-то далече, у палисада осталась Ксения. Савка не оглянулся ни разу, не видел протянутых к нему любимых рук.

— Хороший день! — весёлые искры вспыхнули в холодных глазах Джэбэ. — Воины отдохнули и полны сил, кони нагуляли шкуру и резвы... Я чувствую, битва уже близка... Урусы захлебнутся своей кровью.

Субэдэй ничего не ответил, будто не слышал. Его внимание было приковано к лошадям. Ниже по склону конюхи с гиком и улюлюканьем, размахивая арканами, перегоняли молодняк; другие наездники следили, чтобы лошади из разных табунов не смешивались и не приближались к косякам кобылиц с жеребятами.

— Ойе, зачем молчишь, багатур? — Самолюбие Джэбэ было задето. Сдвинув чёрные брови, он раздражённо сказал: — Молчание — ответ малодушного. Мудрецы Степи говорят: «Кто не защищает оружием своего родника, у того он будет отнят. Кто на других не нападает — терпит униженье».

Субэдэй дёрнул углом узких губ, прислушиваясь, как по его куреню продолжали захлёбисто перекликаться и реготать жеребцы, и глухо сказал:

— Мудрецы говорят и другое: «Не презирай слабого детёныша... быть может, это детёныш льва». Помолчи, Стрела! Молодость обязана уважать старость. Ты можешь предсказать судьбу? — Око Субэдэя с рубиновым зрачком брызгало весёлой злобой. — Нет?! А я могу предсказать. И свою, и твою! Даже звёзды срываются с небосвода, когда приходит их срок... и рождаются новые...

— Что это за «новые звёзды»? — твердея скулами, прошипел Джэбэ. Его глаза мстительно сузились и протянулись ножевыми порезами.

— В своё время мы узнаем...

— Ответ твой уклончив, брат. Но я чувствую... в нём сокрыта угроза...

— И для меня тоже! Как не поймёшь? И тюрки, и аланы, и десятки других народов гор и равнин боятся нас. Все они уверены: мы — сыны Онона и Керулена, дети Великого Чингизхана — не похожи на обычных людей. Они верят, что наши тумены непобедимы, что удары их мечей не могут причинить нам вреда. Верят и в то, что мы не страшимся никого на свете, и нет другой силы, коя могла бы бороться с нами.

— Но разве это не так?! — вспыхнул Джэбэ, чутко ловивший каждое слово.

— Так! Истинно так, монголы рождены для побед! И поэтому мы не можем позволить урусам одолеть нас. Ни один ядовитый язык на земле не должен принести чёрную весть: «Монголы такие же люди, как все! Они могут истекать кровью, такой же, как у всех! И могут быть разбиты другими!» Теперь ты понял меня? — Субэдэй поскрёб обгрызенным жёлтым ногтем свинцовый шрам и дёрнул кадыком: — Да, ты прав, Меткая Стрела, впереди битва... Но битва с неведомым нам, сильным народом.

— Кхэ... с таким ли уж неведомым... и сильным? — Джэбэ положил руку на серебряную рукоятку кинжала за поясом и, подавшись вперёд, впился глазами в говорившего: — Э-э, разве бродник-урус не всё нам сказал под пытками?

Субэдэй мазнул взглядом по стиснутому завистью лицу гордеца, которому ни днём, ни ночью не давала покоя неувядающая громкая слава Аттилы и Чингизхана, и усмехнулся.

— А ты веришь всему, что сказал этот раб?

Барс с Отгрызенной Лапой наставнически похлопал по закованному в доспех плечу батыра и, будто потеряв интерес к беседе, стал оглядывать своего боевого коня по имени Чауш[209]. Тот был привязан золочёным поводом к серебряному приколу с восточной стороны юрты, всегда осёдланный, всегда готовый нести на себе господина к великим победам. Однако, глядя на вороного любимца, видя, как жуют его шелковистые губы, а бархатные норы ноздрей ловят горько-солёный запах степи с привкусом ветра и солнца, на деле Субэдэй размышлял о другом... Тёртый боец, полководец — он вновь и вновь сопрягал с реальностью всё услышанное от Плоскини.

И вправду, им крепко повезло с «языком». Многое из его слов подтверждали лазутчики и разъезды; многое стало понятным, доступным, а значит, надёжным. Знающая рука бродника поправила все ошибки, устранила огрехи в «походных прикидках» Субэдэя и Джэбэ. Теперь они хорошо представляли, где Дон, а где Днепр, и Калку, на которой теперь стояла орда.

...Важным было открытие: «Днепр течёт не прямо с севера на юг, как брошенное копьё, а как согнутая рука — углом. И там, где “плечо”, — это Киев, но там, где “кулак”, — уже Хазарское море. А где выпирает в степь “локоть” — там на Днепре стоит остров Хортица... Близ Хортицы, у “локтя”, и будет накипать ратной силой войско урусов. Но главнозначней прочих оказалась другая весть...»

* * *

— На кой... тебе Киев, хан? — подивился Плоскиня. — Эва ты куда гнёшь... Ни, наш брат не дурак. Не пристало князьям ноги стирать в степе. Отсель до Киева, будь-будь... вёрст шестьсот... аж ли не вся гарна тыща. Дён десять верхами, да где там, чёртова дюжина... Дружины князей спустятся на ладьях по Днепру... прямёхонько до «локтя», то бишь до Хортицы. Тутось они переправу справят на другу сторону, и через Залозный шлях айда напрямки к Лукоморью. Здеся доброго конского ходу дня на четыре, а о двуконь осилишь и за два.

— Ойе, всего два?! — с недоверием воскликнул Джэбэ. — Врёшь, шайтан! В два день урус-конязь могут пройти в татар-орду от большой река Днепр?

— А шо ж, менэ брехати под вашим гнетом? — Броди и к стоял твёрдо, расставив длинные ноги. — Коль так неласковы со мной, злыдни, — рубите «кочан»! И дело с концом!

Тургауды бросились было на бродника. Мечи взлетели над головой Плоскини, как освобождение от мук и унижений, но в это время раздался властный хлопок ладоней, и пленник услышал хриплый голос Одноглазого:

— Хай, хай! Карашо, у рус! — Грозный старик не без скрытого одобрения оглядел сбитого с ног охраной раба. По всему, багатур был доволен, вытянув из бродника ценные для орды сведения. — Хай, хай, — продолжал клекотать он себе под нос, ворочая жилистой шеей и цокая зубом. Распорядившись подать кумыс, он бросил в награду пленнику баранью лопатку и, глядя, как тот жадно впился в неё зубами, кивнул Джэбэ: — На покорного осла по трое садятся.

— Невысказанному слову ты хозяин, высказал — ты его раб.

Монголы засмеялись. В их узких глазах дёргалось чёрное жестокое пламя. Затем они расспрашивали пленника о дорогах, о бродах через реки, о войске урусов; о том, какие у них кони, как вооружены ратники, каким строем идут в бой, свирепы ли в сече.

— В сшибке оне люты... Бьют насмерть, особливо секирами, палицами и боевыми топорами на длинных рукоятях. Уважают це дело...

— Сколько у них мечей?