Любовь и выборы - Лана Барсукова

– Несколько сограждан? Докладывай! Кто? Кто, я тебя спрашиваю?

– Три пенсионерки и один безработный, – шепотом ответил политтехнолог, сгорая от стыда от несуразности фразы.

– Что? – заорал губернатор. – Три пенсионерки и безработный закатили в ее ворота такие деньги? Ты меня за дурака держишь?

– Мы нашли этих старушек. В переводах были указаны их паспортные данные.

– И?

– Они заходили в сберкассу за пенсией. К ним подошла какая-то женщина и попросила отправить перевод. Даже бланк по их паспортам сама заполнила. Каждая из старушек получила за это пятьсот рублей. С безработным та же история. Он деньги с депозита снимал. Ему тоже женщина предложила пятисотку…

– Что за женщина?

– Это выяснить не удалось. Одна старушка полуслепая, вторая страдает провалами памяти, третья тоже ничего внятного сказать не может. А безработный пропил халявные деньги и окочурился…

Сергей Павлович махнул рукой, что означало команду «Заткнись!». В кабинете повисла тягостная тишина.

Губернатор рухнул в кресло и рывком налил себе воды из графина. Вокруг стакана образовалась лужица, и Сергей Павлович с остервенением смахнул ее со стола.

– Садись! – велел он.

Лев Михайлович сел на самый дальний стул в кабинете. Как будто там было более безопасно и молнии не могли преодолеть такое расстояние.

Губернатор помолчал, усмиряя гнев и возвращая себе способность говорить по делу.

– Смотри! Через десять дней выборы. Делай что хочешь, но или у Шиловой будет депутатский мандат, или у тебя – большие огорчения. Ты меня понял?

– Да, конечно, я же все понимаю, мы боремся…

– Пошел отсюда! – рявкнул губернатор.

И Лева мигом исчез с горизонта. Благо стул, который он предусмотрительно занял, стоял около самой двери.

Последние дни перед выборами были жаркими. Во всех смыслах.

Солнце палило так, словно в небесном жэке на адрес Зауралья выписана накладная, и теперь надо срочно, до наступления осени, освоить остаток энергии, чтобы достойно отчитаться. Похоже, и на небе есть своя бюрократия. А может, солнце просто переняло повадки опекаемых существ, называющих себя людьми, их вечную готовность совершать глупость во имя отчетов.

Как бы то ни было, но жители Зауралья радовались необычайно теплому августу. Они гуляли по городу и увлеченно обсуждали, как долго продлится теплая погода. Эта тема занимала их куда больше, чем споры о том, кто победит на выборах в горсовет. По правде говоря, выборы их вообще не волновали. Ни в горсовет, ни в областной парламент, ни в Госдуму. Они знали, что выиграет «кто надо», и это их по большому счету устраивало, потому что их жизнь крайне слабо зависела от имен в победном списке.

И только в одном округе заваривалась каша. Казалось, что даже дворовые кошки там дерутся не из-за дохлой мыши, а исключительно в силу политических разногласий. Искра интереса к выборам разрослась до настоящего пламени. Во многом это было связано с тем, что в округе проживало много молодых семей, да и просто молодежи. А молодым людям свойственно увлекаться идеями. И даже пытаться их реализовать.

В данном случае такой идеей стало проголосовать «назло всем этим козлам». Так грубо, но верно описывал суть проблемы Сашка, заслуженно снискавший лавры лучшего уличного агитатора. На вопрос, почему надо голосовать непременно за Марию Соловьеву, он отвечал: «Чтобы эти козлы узнали, что у нас тоже голос есть!» Как ни странно, этот ответ воспринимался как исчерпывающий. Образ «козлов» был размыт, но примерно совпадал с образом властей. Картина мира при этом становилась исключительно черно-белой и, лишившись оттенков, казалась простой, как игра в шашки. Срубить всех и пройти в дамки. Эти простота и убежденность магически действовали на людей, ведь так приятно довериться тому, кто знает, что надо делать, чтобы жизнь стала лучше, и который просит за это совсем немного – всего лишь поставить галочку в нужную графу при голосовании.

Сашка чувствовал настроение масс и точно подбирал слова, чтобы возглавить их движение. Если бы дело происходило лет сто назад, то он мог бы сделать яркую революционную карьеру. Лера новыми глазами посмотрела на Сашку и перекрестилась в благодарность за то, что они живут не сто лет назад. Худо-бедно она учила историю в школе и знала, как закончили свою жизнь те самые яркие революционеры.

Димка же в роли уличного агитатора потерпел полное и безоговорочное фиаско. Он начал как-то на митинге говорить про демократию, но не вписался с этим длинным словом в настроение масс. Его освистали, нетерпеливо требуя смены оратора. Так Дима остался паркетным революционером, теоретиком.

Петр Валенчук почти отошел от дел. Чем стремительнее приближался день выборов, тем равнодушнее становился Петр к его исходу. Ребята не трогали его, понимая, какой удар был нанесен его самолюбию. В те редкие дни, когда Петр оживал и проявлял хлопотливую активность, ребятам было неловко за него, они отводили глаза и молча ждали, когда он успокоится и вернется в привычное состояние стороннего наблюдателя. Да и не требовались новые бойцы их избирательному фронту. За неделю до выборов расклад сил стал более чем понятен.

Цунами избирательных кампаний Шиловой и Соловьевой смыли с политической сцены прочих конкурентов. Про них никто особо не вспоминал. Мужчина-коммунист и женщина от «Единой России» пошли ко дну без особых криков о помощи. Старшие товарищи им доходчиво объяснили, что ввиду мизерных шансов на победу решено свести их избирательную кампанию до чисто символического жеста. Дескать, поучаствовали, отметились, и хватит. Нечего больше деньги тратить. Они еще понадобятся. На том и порешили. Очень скоро поверх их лиц были наклеены новые плакаты. Так старые обои закрывают новыми во время ремонта.

Число реальных претендентов на депутатский мандат сократилось до двух. Шилова и Соловьева стали бесспорными лидерами предстоящих выборов. Позиции обеих были сильны за счет разных групп электората. Конечно, никто из жителей округа их избирательных программ не читал, упаси боже. Даже в руки не брал. Но вопрос: «Ты за кого?» – стал своеобразным паролем для различения своих и чужих. Если за Соловьеву, то ты свой в среде молодежи, а если за Шилову – то тебе место среди «предков». Вот, собственно, и все.

Уловив это течение, обе избирательные кампании попытались вписаться в его стремнину.

Кампания Маши трансформировалась в отчетливый жест молодежной культуры. Ее имя заполонило футболки, превратив молодежь в ходячую рекламу. Буквы выпирали бугорками на молодежных бюстах, и казалось, что сила аргумента зависит от размера груди.

За Соловьеву впряглись рэперы, которые, широко расставив ноги, рифмовали ее имя с разными приятными вещами типа спортивного велика и банного веника. Ее имя писали на поверхностях, по которым раскатывали свои тела мастера брейк-данса. Любители настенных граффити извели на ее имя литры краски и уйму фантазии.