Престиж - Кристофер Прист

Борден мастерски играл свою роль, изображал смущение, неуклюжетоптался на месте. Никому и в голову не могло прийти, что это профессиональныйиллюзионист, такой же как я. Каттер, ничтоже сумняшеся, поставил Борденашестым. Между тем Эллен Тремейн привязывала мои запястья к подлокотникамкресла. Здесь-то и произошел сбой, потому что я отвлекся на Бордена. К томувремени, когда концы веревки дали двум другим добровольцам и попросили какможно туже зафиксировать меня в кресле, было уже поздно. Ослепительные огнирампы светили на мою беспомощную фигуру.

Под барабанную дробь меня шкивом подняли в воздух надстеклянным резервуаром; я болтался и раскручивался на цепи, словно несчастнаяжертва пыток. По правде говоря, сегодня вечером мое ощущение именно таким ибыло, хотя к этому моменту я, по идее, уже должен был освободить запястья ипридать рукам такое положение, которое позволит их мгновенно выпростать.(Вращение на цепи – удобное прикрытие для быстрых манипуляций, предшествующихосвобождению от пут.) Однако мои руки неподвижно застыли под витками веревки, ия с ужасом взирал на зловещую холодную воду.

Через несколько секунд я, как положено, упал в резервуар,выплеснув море брызг. Как только вода поглотила меня с головой, я попыталсямимикой сигнализировать Каттеру, что попал в беду, но он уже опускал вокругрезервуара маскировочный полог.

В потемках, связанный по рукам и ногам, перевернувшийся едвали не вверх тормашками, я оказался в ледяной воде и стал захлебываться…

Оставалось только надеяться, что вода слегка ослабит веревки(это мой секрет, предусмотренный на тот случай, если добровольцы слишком тугозатянут вторичные узлы), но я понимал, что этой свободы движений будетнедостаточно, чтобы спасти мне жизнь.

Я стал настойчиво дергать за веревки, уже ощущая в грудидавление воздуха, который рвался наружу, чтобы впустить в легкие смертоносныйприток воды…

Как бы то ни было, сейчас я сижу и пишу эти строки.Следовательно, я сумел освободиться.

Но, по иронии судьбы, я уцелел благодаря вмешательствуБордена. Он перегнул палку, не в силах скрыть свое злорадство.

Хочу восстановить развитие событий на сцене, которую скрывалот меня маскировочный полог.

Когда представление идет своим чередом, публика видит толькогруппу из шести волонтеров, неловко переминающихся с ноги на ногу вокругскрытого пологом резервуара. И эти добровольные помощники, и другие зрителилишены возможности следить за моими действиями. Оркестр наигрывает веселоепопурри, заполняя паузу, а также заглушая звуки, которыми неизбежносопровождается мое освобождение. Но время идет, и вскоре волонтеры, как и всеостальные, начинают проявлять беспокойство.

Оркестрантам тоже не по себе; музыка смолкает. Воцаряетсянапряженная тишина. Гарри Каттер и Эллен Тремейн с озабоченным видом выбегаютна сцену, готовые к решительным действиям; по залу прокатывается тревожный ропот.Призвав на помощь добровольцев, Эллен с Каттером сдергивают полог – и что же?Кресло по-прежнему под водой! Узлы веревки на своих местах! А меня нет!

Публика изумленно ахает, и тут эффектно появляюсь я. Обычноя выхожу из-за кулис, но, если позволяет время, предпочитаю возникнуть всередине зрительного зала. Я легко взбегаю на сцену и кланяюсь, причем так,чтобы все видели: у меня совершенно сухие волосы и костюм…

Но сегодня Борден заявился в театр с намерением разрушитьэту иллюзию, а сам – скорее, по случайности – избавил меня от участиутопленника. Не дождавшись окончания номера – и, к счастью, не дождавшисьвообще никого развития событий, – он сорвался с места, отведенного емуКаттером, и решительно раздернул полог!

Первое, что я осознал, – это столб света, ударивший мнев глаза. В нечаянной надежде я посмотрел вверх; у меня изо рта поднималисьпоследние пузырьки воздуха, выходившего из легких. В голове пронеслась мысль,что Господь услышал мои молитвы и послал Каттера прервать номер во имя спасениямоей жизни. В этот миг все остальное ушло на второй план. И тут, сквозь толщуводы и закаленного стекла, я увидел чудовищно искаженную ухмылку моегозаклятого врага! Он весь подался вперед, торжествующе приблизив лицо крезервуару.

Я почувствовал, что теряю сознание, и мысленно распрощался сжизнью.

Далее – пустота. Очнулся я на твердом деревянном полу,трясущийся от холода, с затуманенным взором, в окружении чьих-то лиц, глазеющихна меня сверху вниз. Где-то поблизости играла музыка, которая все сильнее билапо барабанным перепонкам, пока у меня из ушей выливалась вода. Пол ходилходуном. Я лежал в кулисе, ближайшей к сцене. У меня поплыло перед глазами,когда, приподняв голову, я увидел в паре метров от себя ярко освещенные ножкитанцовщиц кордебалета, бьющие по дощатому планшету, и корифейку, солирующую подзвуки пошлого мотивчика. Застонав от облегчения, я закрыл глаза и снова опустилголову на половицы. Оказалось, Каттер, оттащив меня в безопасное место, сделалмне искусственное дыхание, на чем и завершилось это жалкое зрелище.

Потом меня перенесли в актерское фойе, где я мало-помалупришел в себя. С полчаса мне было хуже некуда, но вообще-то я держу себя вформе, поэтому, избавившись от воды в легких и перестав задыхаться, я довольнобыстро оправился. Времени прошло не так уж много, и меня охватило страстноежелание (даже сейчас я уверен, что это было возможно) вернуться к зрителям иреабилитироваться, пока представление еще не закончилось. Но мне не позволили.

Вместо этого мы с Эллен, Каттером и Наджентом собрались уменя в гримерной на тягостные поминки по сорванному номеру. Было решеновстретиться через два дня в моей лондонской студии, чтобы усовершенствоватьспособ освобождения и никогда более не подвергать опасности мою жизнь. Наконецтрое моих верных подручных проводили меня на железнодорожную станцию и,удостоверившись, что я вменяем и твердо стою на ногах, вернулись в отель, гдемы в этот раз собирались поселиться.

Сейчас я хочу только одного: поскорее вернуться в Лондон, кДжулии и детям. Побывав на волосок от смерти, я особенно остро ощутил, как онимне нужны. Поезд прибудет на вокзал Юстон только к рассвету, но, так или иначе,быстрее не добраться.

По иронии судьбы, дневник я забросил именно потому, что всеэти годы наслаждался покоем семейного очага, к которому спешу возвратиться и окотором можно либо написать целые тома, либо (как в моем случае) не писатьничего. Последние десять лет счастье улыбалось мне и в профессиональной, и вличной жизни.

В начале 1884 года Джулия наконец-то снова забеременела и вположенный срок благополучно разрешилась сыном, которого мы назвали Эдвардом.Два года спустя появилась на свет наша первая дочь, Лидия, а в прошлом году –вторая, Флоренс, наше позднее, но желанное дитя.

На этом фоне вражда с Борденом выглядела не более чемдосадной мелочью. Конечно, мы совершали взаимные выпады. Конечно, они бывалидалеко не безобидными. Конечно, я не уступал ему в изощренности, хотя кичитьсяздесь нечем. Не случайно я считал, что эти подвиги не достойны попасть в мойдневник.