Царь Федор Алексеевич, или Бедный отрок - Дмитрий Володихин

* * *

Итак, волей молодого царя совершилось дело поистине великое. Русская церковь и русская аристократия официально поддержали государя в его начинании. Во всяком случае, не стали оспаривать его планов.

Вот только… действительно ли местничество упразднилось после его публичной ликвидации?

Этот вопрос вызывается естественным сомнением: никакое явление, проникшее во все поры общественного организма, а потому получившее грандиозный масштаб и повсеместное распространение, нельзя остановить одномоментным действием. И указ есть (1681), и «соборное деяние», прилюдно подписанное без малого двумя сотнями персон, но соблюдались ли введенные ими нормы? Государь-то скончался через три месяца после отмены местничества! А вслед за его кончиной началась свистопляска стрелецкого восстания.

Так до какой степени закрепилось в общественной практике вечное «безместие», объявленное Федором Алексеевичем?

Историк В.Н. Татищев, родившийся пятью годами позднее уничтожения местничества, собрал об эпохе Федора Алексеевича изрядный материал. В его распоряжении оказалась некая «история» о царствовании Федора Алексеевича, созданная монаршим приближенным А.Т. Лихачевым. Татищев имел возможность пользоваться документами. Помимо того, Василий Никитич мог записать драгоценные отзывы очевидцев государственной деятельности царя, а то и деятельных участников «большой политической игры» в его царствование. Так вот, Татищев в своей «Истории Российской» об упразднении местнических дел высказался со скепсисом:

«Шляхетство до его величества служило сотнями, и к ним голов воеводы определяли и полковников не было. И хотя его величество, учиняя комиссию, желал учредить по обычаю польскому, чтоб ротмистры, порутчики и хорунжие всегдашние были и всякий бы знал, у кого в роте написан… однако ж то не утвердилось. И хотя имяна чинов остались, но выбирали по-прежнему воеводы… Понеже в чигиринской поход великой из того вред зделался, також и в Москве в делах управления великие споры и государю докуки происходили, того ради сей государь весьма оное хотел искоренить и для того книги случайные[188] велел пожечь. Но оное было токмо на словах, а на деле никто никому места уступить не хотел… Тот, кто в комиссии первым был, князь Голицын, вскоре потом сделал, что все знатные роды с собою в товарищи[189] писал, а своего рода ни с кем написать не хотел… И тако оное до времен его императорского величества Петра Великого осталось, который с основания оное местничанье искоренил и сущему забвению предал»[190].

Конечно, преобразования петровского времени, а особенно Табель о рангах, жестко закреплявшая принцип получения чинов не по «крови», а по «службе», похоронили всякую память о местничестве. Но между началом бурных реформ Петра I и финалом правления его старшего брата — два десятилетия. А Табель о рангах появилась лишь под занавес царствования Петра I — 40 лет спустя.

Что происходило в эти годы? Отчего Петру Алексеевичу понадобилось вновь утверждать принцип «знатность по годности считать»? Ведь его давно уже ввел в действие Федор Алексеевич…

Чины поручиков, хорунжих, капитанов и полковников сохранились в русской армии. Но прав В.Н. Татищев, когда говорит о том, что в действующей полевой армии людей еще долго расставляли по должностям в соответствии с волею воевод. Идея незыблемого «штатного расписания» туго утверждалась в умах. Окончательно победит она нескоро — лишь в петровское время.

А как же основа и ядро всей реформы — запрет на местнические тяжбы и полное уничтожение системы «счетов», «случаев», «находок», «потерек»?

На практике новый порядок набирал обороты весьма медленно, а дух местнический выветривался до крайности долго…

Сильные люди — тот же князь В.В. Голицын, например, — постарались соблюдать особый интерес аристократических родов если не по букве закона, то хотя бы по духу. И старинная русская знать по-прежнему составляла основу военно-политической элиты. Исчезло местничество, но разве Шереметевы, Голицыны, Трубецкие, Куракины, Долгорукие перестали быть великими родами? Разве ушли они с позиций у самого престола? Разве не сменят представители этих семейств парадные «ферязи» на генеральские мундиры?

В XVIII—XIX столетиях вместо древней «служилой аристократии» появится «придворная аристократия». Значительную часть ее составят старинные роды — бывшие княжеские, боярские да сливки московского дворянства… И она, аристократия эта, будет служить совсем иначе, нежели рядовое провинциальное дворянство. Ей дарованы будут привилегии, странным образом схожие с привилегиями допетровской знати: скорее добиваться высоких чинов, стоять «в приближении» к монархам, оказывать «протекцию» родне, влиять на ход большой политики. Так может, по сути ничего не изменилось?

Вопрос непраздный и непростой.

Отвечая на него, стоит вслушаться в голоса современников и недальних потомков: как отозвалось общество на крушение местнической системы? Стоит всмотреться в документы той эпохи: видны ли в них признаки оживающего местничества?

Современники слабо откликнулись на это деяние Федора Алексеевича. Вот парадокс: запрет на охабни отразился во множестве источников иностранного и русского происхождения, а об упразднении местничества литературные памятники того времени сообщают редко, скупо!

Подробнее прочих высказался Сильвестр Медведев: «Изволися ему, государю, в чинах царскаго своего сигклита всякаго чина разсмотрити, како бывает председети в сигклите его и воинских делах, егда по их государским указом посылают в полки с ратными людьми или в правление по их царскаго величества в царственные гроды яко в Киев, и в великий Новград, в Казань, в Астрахань, в Сибирь боляре и окольные и думные дворяне с товарыщи или бывают люди и крови благородием великия боляре, ины из меншаго благородства честию тою же болярства от царскаго величества за службы или за разуменное правительство пожалованы и в близность к ним государем бывают в совет допущены, ини же по роду своему честь имеюще стольника или окольничаго, и той стольник не из рода суща благороднаго, аще будет и болярин, не хощет под ним седети, не хощет с ним ни в каком деле и в полках в товарыщах быти и наченши от больших даже до меншей чести сице творилося, от чего были и ныне суть великия между их в таких случаях вражды, и беды несказанныя, и злыя друг на друга вымыслы, людем же мелким в полках и в городех не правление между таких бывает, но велие погубление: един до единого болши творится, и котории подначальнии люди к коему единому начнут ходити, другии тем ненавидит; и он, государь, видя тую неправду в царствии своем, зело тщание полагал, чтобы оную тщетную злобу изтребити и местничества в председательстве никому бы собою не имети, кого когда пошлют на их государскую службу, аще вручат кое правление во стране, и в полкех, хотя и не великого рода, а честию их государскою пожалован и в таком деле искусен, о том ни с кем не считатися… Человеком же, яко единому телу, удом же разным в вере единой в государстве едином подобает всем звание свое хранити в нем же кто призван: аще болярин, да в государстве во всяких вещех царем благочестивым к славе Божией належащих делах и ко мирному и прибылному государству всего добротворению зболезновати должен есть: воевода — в воинстве, яко достоит, да промышляет и управляет; воин такожде службы своя надлежащие да не оставляет; подданный в земледельстве труждаяся, должный оброк господину своему да воздает. Все же люди суть Божий и никто един благороден без единого мнимаго и меншаго жити возмогает; того ради всю любовь имуще Господу Богу кланятися и Его единаго славити должни суть, чести же наипаче даваемы бывают и правление по разуму и по заслугам, во всяких государственных делах бывшим, и людем знающим и потребным»[191].