Царь Федор Алексеевич, или Бедный отрок - Дмитрий Володихин

Конечно, древние фамилии прекрасно помнили о своем прежнем величии. Но сколько их лишилось высокого положения, ушло в тень, слилось с многотысячной массой рядового дворянства! Нет, ни при Екатерине II, ни при Николае I, ни тем более в эпоху Великих реформ «высокая кровь» уже ничего не гарантировала. Император волен был поднять на самый верх политической пирамиды безродного «выскочку», и никто не посмел бы ему и слова сказать. А волен был ничего не давать семейству с пятисотлетним родословием, и это ни у кого не вызывало ни малейшего удивления.

Князь М.М. Щербатов, певец старинных нравов и обычаев русской знати, хвалил местничество: «Почтение к родам умножало еще твердость в сердцах наших предков; беспрестанные суды местничества питали их гордость; пребывание в совокуплении умножало связь между родов и соделовало их безопасность что твердое предприять, а тогда же и налагало узду, кому что недостойное имени своего соделать; ибо бесчестие одного весь род того имени себе считал. А сие не токмо молодых людей, но и самых престарелых в их должности удерживало. Благородной гордости бояр мы многие знаки обретаем». Глядя на времена Московского царства, этот вельможа екатерининской эпохи вздыхал с печалью. Отмену местнических порядков он считал, наряду со всюду проникающим сластолюбием, одной из главных причин глубокого нравственного развращения дворянской среды: «Сказал я, что сластолюбие и роскошь могли такое действие в сердцах произвести; но были еще и другие причины, происходящие от самых учреждений, которые твердость и добронравие искоренили. Разрушенное местничество (вредное впрочем службе и государству) и незамененное никаким правом знатным родам, истребило мысли благородной гордости во дворянех; ибо стали не роды почтенны, а чины и заслуги и выслуги; и тако каждый стал добиваться чинов, а не всякому удастся прямые заслуги учинить, то, за недостатком заслуг, стали стараться выслуживаться, всякими образами льстя и угождая государю и вельможам; а при Петре Великом введенная регулярная служба, в которую вместе с холопами их писали на одной степени их господ в солдаты и сии первые, по выслугам, пристойным их роду людям, доходя до офицерских чинов, учинялися начальниками господ своих и бивали их палками. Роды дворянские стали разделены по службе так, что иной однородцев своих и век не увидит. То когда ли остаться добродетель и твердость в тех, которые с юности своей от палки своих начальников дрожали? Которые инако как подслугами почтения не могли приобрести, и быв каждый без всякой опоры от своих однородцев, без соединения и защиты, оставался един, могущий предан быть в руки сильного?»[198]

В словах князя содержится немало правды. Новый, постместнический порядок содержал в себе и добрые семена, и злые. Но в любом случае поворотить время вспять, исправить давно свершенное ни Щербатов, ни кто-либо еще из древних аристократических семейств не имели ни единого шанса.

Нет-нет, Российская империя — другая эпоха, и ей приличествовала совсем другая аристократия.

Итак, надо честно признать за третьим государем из династии Романовых большую историческую заслугу перед Россией. Он отважился взяться за очень важное и в какой-то степени рискованное дело, лично принял участие в важнейшей фазе и довел его до конца. Не напрасно над гробницей его в Архангельском соборе вывели: «Братоненавистные, враждо-творные и междоусобные местнические споры прекратил»[199].

Державная работа Федора Алексеевича достойна доброй памяти и вечной благодарности со стороны русского народа.

Со времен Сергия Радонежского до эпохи митрополита Макария Русская цивилизация переживала расцвет. Она находилась на пике развития. Всё, что поднимало дух на высочайшие вершины, всё лучшее, умнейшее, красивейшее создавалось именно тогда.

А последняя треть XVI века и весь XVII век стали временем, когда государство-цивилизацию корежили, гнули, разрушали давление извне и страшные диспропорции внутреннего развития. Она, цивилизация, выжила и перешла на уровень более стабильного существования. Но при этом должна была пройти через несколько больших трагедий, через кровь, смуту и великие колебания духа.

Одной из этих трагедий стал раскол. Возможно, тяжелейшей трагедией, поскольку коснулся он не общественного строя, не экономики и не государственного аппарата, а самой основы нашей цивилизации — веры.

Великий русский церковный раскол уходит корнями в безобидный на первый взгляд процесс «книжной справы». Простой труд хорошо образованного редактора, как оказалось, может таить в себе заряд страшной взрывной силы… если он исправляет тексты, связанные с богослужением. Когда этот заряд, наконец, рванул, через всё здание Русской цивилизации прошла глубокая трещина[200]. Церковная реформа патриарха Никона, прямо коснувшаяся «книжной справы», потрясла русское общество, а последовавший за ней раскол мощно повлиял на всю жизнь страны в течение нескольких столетий.

Разбираясь в помыслах и действиях государя Федора Алексеевича, вглядываясь в его отношения с Церковью, в его религиозные приоритеты, следует постоянно возвращаться умственным взором к истории раскола. Без подробного разговора о причинах его и сути, без обращения к судьбам главнейших его деятелей невозможно понять многих поступков государя.

Значит, необходимо вернуться на несколько десятилетий назад и пройти Великий раскол вместе с центральными действующими лицами. С патриархом Никоном, протопопом Аввакумом и прочими «ревнителями благочестия».

* * *

Будущий патриарх Никон родился на Нижегородской земле в 1605 году. Около двадцати лет он стал священником, а потом принял иноческий постриг и сменил мирское имя Никита на монашеское Никон. Долгие годы Никон провел на Соловецких островах, а также в суровых диких местах под северным городом Каргополем. Там он стал игуменом Кожеозерской пустыни. А впоследствии, произведя впечатление на государя Алексея Михайловича, уехал в Москву, где принял игуменство в богатом Новоспасском монастыре.

Никон отличался большим личным благочестием, значительной образованностью и стремлением к мирской справедливости. Царь часто беседовал с ним и оказывал ему покровительство. В 1648 году Никон был поставлен в митрополиты Новгородские. Он занял один из главнейших постов в русской церковной иерархии. Как архиерей, Никон проявлял строгость, требуя неукоснительного соблюдения уставных правил, а также старался придать богослужениям большую пышность. Владыка Никон располагал даром искусного и пламенного проповедника.

Он имел прочные связи с кружком так называемых «ревнителей благочестия». Их сообщество сложилось в Москве задолго до того, как митрополит Новгородский Никон превратился в патриарха Никона. Туда входило несколько священников-книжников, среди них царский духовник протопоп кремлевского Благовещенского монастыря Стефан Вонифатьев (или Внифантьев), протопоп Казанского собора в Москве Иван Неронов, а также юрьевский протопоп Аввакум. По словам современного историка старообрядчества Елены Агеевой, «все они тогда стояли за строгость и чистоту церковных обрядов, идеалом которых считалась отечественная древность». Этот кружок был явлением чисто русским, само его существование показывает прочность и большую духовную силу православной цивилизации в Московском государстве. В 1649—1651 годах «ревнителям» удалось установить контроль над Московским печатным двором.