Переход - Михаил Соловьев

Сильно разозлил он Мишку этой злой шуткой.

– Вы когда мне в затылок стрелять соберетесь, вспомните о судьбе свихнувшегося стрелка, – махнул мальчишка рукой в сторону могил. – У вас, Борис Петрович, не у одного нервы.

– Чего это ты разговорился? – злобно сощурился тот.

– Успокаиваю. Достали меня ваши косые взгляды и шепотки! Виноват я, что сообразить не могу? А если шаманка вообще ошиблась?

Изобразив оскорбленную невинность, Птахин пошел к пещере, чтобы побыть одному. По дороге рассуждал: «Получится – так посплю немного, а то вся компания ночами болтает-ворочается – никакого покоя».

Второй день мальчишка добирал сна днем вдали от остальных. Даже лежку себе сделал возле пещеры.

Анна Иосифовна в последнюю ночь стала жаловаться, что она устала и не может жить постоянно под чужими взглядами. Будто ее на аркане сюда кто-то тянул!

На дядькины подначки Мишка ответил, что тот его вообще брать не хотел, а теперь чего-то еще требует! Сейчас Бориса Петровича «успокоил».

Лучше всего вели себя Юрка с маленьким Иваном. Виновных не искали, в истериках не бились, лишь молчаливо выполняли рутинную работу.

«Может, нужный сон увижу…» – надеялся Мишка, устраиваясь на лежке.

Никак не получалось у него попасть в сонном мороке к заветной хрущевочке и Семенычу с его «беломориной» в зубах. Самые потаенные уголки сна обшарил – безрезультатно.

Сегодня решил: если во сне совет не удастся получить, так, может, хватит смелости к практиканткам подойти?

Пульсы дня затихали в тишине долины, и неожиданно со свистом скорого поезда «из-за горизонта» вылетела лента четырехэтажки. Она краснела кирпичами и с невероятной скоростью перегораживала пространство…

Истерики, сон и найденное решение

– Мы никогда отсюда не выберемся, никогда!

Истеричный женский крик полетел над долиной и разбудил Мишку. Слёз парень не переносил. Даже если плакали по-настоящему а не вымаливали прощение или конфетку.

Понимая, что больше не заснет, он упрямо повернулся на другой бок и зажмурилcя. Хотелось проснуться в прежнем знакомом мире, который остался где-то далеко.

Дома солнце наверняка клонилось сейчас к горизонту. А здесь будущие ночные тени только-только начинали сгущаться, готовясь превратиться в плотное покрывало.

Где-то шла другая жизнь, с которой нечаянная экспедиция так неожиданно рассталась. Каждому хотелось надеяться – не навсегда.

Скалистые стены вынужденной тюрьмы горделиво возвышались, уткнувшись зазубренными краями в густой туман. Они как будто рассматривали пленников и решали, отпускать их обратно или нет.

– Я не могу больше, когда на меня смотрят! Не хоч-у-у-у-у-у!

«Достала, истеричка! – Мальчишка выпал из долгожданного сна. – Ни днем ни ночью нет покоя!»

С Семенычем во сне он толком не поговорил. Тот лишь молчал и пускал изо рта папиросный дым.

Чего только Мишка не делал! Даже на колени бухнулся, но старик лишь удивленно глянул на него: мол, сам все знаешь.

Потом практикантки выскочили прямо на улицу, чего с ними никогда не было в этом сне.

Парень даже слегка напугался, но в конце концов преодолел робость, сел на лавочку и с удовольствием позволил одной из них устроиться у себя на коленях.

«Вот не повезло! – сердился Мишка, наслаждаясь первым поцелуем. – Только-только все началось – и эта дура заорала!»

Неожиданно вспомнил, как во сне появилось жжение шаманкиных самородков. Пощупал мешочек. Так и есть – даже сейчас чуть «кусаются». Что-то должно было проясниться в этом сне, но что?

«Надо же, как надрывается!» – морщился Мишка, слушая крики Анны Иосифовны.

Женщина, рыдая, рвалась из рук Бориса Петровича. Похоже, у нее даже пена на губах выступила. Хотя могло и показаться. Далековато.

«Что же мне кричал вдогонку Семеныч? – соображал Мишка, но в голове крутились воспоминания о поцелуе, да и жжение самородков мешало сосредоточиться. – Чего это они так разошлись? – Мишка дернул с шеи мешочек, но желтенькие камушки на ладони оказались холодными. – Странное что-то происходит с этим золотом. – Мальчишка катал на ладони самородки, похожие на конфеты. – Что там Сафа говорила? Проглотить, когда голым будешь? – вдруг вспомнил парень. – Голым… голым…»

И неожиданно в его голове закрутилось кино наоборот.

Стычка с Петровичем.

Чтение дневника.

Похороны Загиреса.

«Экскурсия» по долине.

Побег от Николая и переход.

Дядькин обряд.

Пеший поход.

Рытый.

Шаманка.

Усть-Баргузин.

Переход на корабле.

Сборы и, наконец, последний сон с Семенычем.

Старик тогда сказал: «Ты слишком заморочен материальным. А ведь отсюда уходят голыми, как и приходят…»

Вспомнились слова Адыги на пароходе: «Те, кто туда до вас зашел, троица та, – не жильцы уже. Фактически умерли. Если даже заново родятся и там богу душу не отдадут, то больше пяти лет им все равно не прожить…»

– Есть! Есть!!! – вскрикнул Мишка, забыв про осторожность и волну звуков, способную свернуть голову партнерам, хотя тех и так уже корежило от воплей свихнувшейся тетки.

Даже Анна Иосифовна прекратила визжать и в изнеможении повисла на руках у Петровича, терпеливо пережидающего вопли долины у себя в голове.

Дух Онго, сны и разгадка

В мире реальном пошел дождь. Упругими струями он хлестал по шиферной крыше рыбацкого зимовья.

Темнота плотно закутала пространство, и, казалось, солнце никогда теперь не появится. Темнота ждала жертвы.

Адыгу не трогали человеческие страхи, и жутковатая действительность ее не пугала.

Прошел первый день после светопреставления, и она впустила в себя духа Онго, чтобы посмотреть, как обстоят дела но почему-то никак не могла найти ушедших.

Картины и образы менялись, не обнаруживая тех, кто нужен. Похоже, они отсутствовали в реальном мире – ни сигнала, ни тени, ни следа.

Неожиданно пошла картинка чужого видения, словно неясные звуки из эфира радиоприемника. Странные образы появлялись и тут же исчезали. Старческий голос бубнил: «Ты сам все знаешь…»