Переход - Михаил Соловьев

Все это походило на сон. Но очень уж явный.

Такого никогда не было в ее сонных странствиях. Ночные картинки, связанные с ее знакомыми из Усть-Баргузина, не отличались разнообразием и фантазией: хозяйство, коровы, домашние дела. В лучшем случае, детский сказочный сюжетец.

Сон, ухваченный Адыгой, явился не из реального мира, а из пустоты. Прервись он – исчезнет и контакт.

Чьи же это вибрации? И вдруг она поняла: это сигнал единственного человека, способного разрулить ситуацию, племянника Ознорского Мишки.

Но почему сон настолько реален? А может, это и не сон вовсе?

Звуки исчезли, и остались лишь женские голоса. Они теперь напоминали патефонную пластинку, застрявшую на одной ноте.

Перед окончательным обрывом «связи» Адыга уловила: разгадка секрета обратного перехода совсем рядом.

Мишка жадничает и рискует

– Вдумайтесь, – азартно шептал Мишка, еле сдерживаясь, чтоб не заорать, – это же символика! Шаманка на пароходе сказала: кто зашел сюда, фактически умер. Это вы. Следом явились мы. Получается, теперь всем надо заново родиться. Семеныч вообще сказал: «В этот мир приходят и уходят голыми». – Парень забылся, упомянув старика из своего сна, но, похоже, никто оговорки про Семеныча не заметил. – Получается, умереть, как мы, можно и в одежде, а родиться снова – только голыми! Компания Загиреса золотую кучу сначала собрала возле жертвенника. Помните из дневника? А потом ее подальше унесли – показали, мол, не надо нам золота. Оставалось только раздеться. Полностью. И вещи все оставить. Не догадались!

– Нет, Мишка, ты все-таки дурной, – откликнулся Ознорский. – Не знаю, кто как, а я смысла здесь большого не вижу. А потом, кто такой Семеныч? Я что-то не знаю такого!

– Семеныч? – рассердился на себя Птахин, и продолжил: – Семеныч – это препод! Историк! Хотя можешь не верить! Ты вообще мне нужен, чтобы обряд совершить, а то они меня не послушают. Им же меня не видно. Ну? Не хотите? Тогда я стартую один! Легко! Лягу без вас в палатке голым и крикну, как Гагарин, «Поехали!..» Просто руки чешутся быстрее попробовать.

– Да, Мишка, – «каркнул» Борис Петрович. – Я думал, ты на самом деле понял, что надо делать, а тут… Ты, конечно, от нас отличаешься – факт. Нечисть местная тебя не берет, но не думаю, что верно ты угадал.

– А мне разницы нету, – заговорил Юрка. – Мысль интересная, и если нам предстоит заново родиться, я готов. Плевать на сомнения. Никто ничего не знает, а других идей все равно ни у кого нет, потому я «за»!

Обсуждение продолжалось почти до темноты.

К предложению Птахина подбирались с разных сторон. Примерялись и так и эдак. А он оставался спокойным и невозмутимым.

Мишка прощался с долиной. Чем-то она его пленила. Может, он бывал здесь и раньше?

«Долина мертвых, – раздумывал парень, – место, где души могут выходить в реальный мир, хотя насколько он реален? То-то мы духам здесь в радость! Пощипать, похихикать, поглядеть на бестолковую жадность… Мы-то хоть ведем себя более-менее прилично. Если и грыземся помаленьку, так это не считается. Хотя через пару дней, возможно, и выкинем что-нибудь чрезвычайное от безысходности. Но не сегодня».

Рассуждая, Мишка увлекся и пропустил момент, когда компания окончательно разделилась на два лагеря.

С ним остались для перехода дядька, Юрка и Ваня.

До темноты оставалось немного, и Мишка рискнул.

Совет тофаларской шаманки насчет глотания самородков навел его на интересную мысль. Тогда, сразу по прибытии, сидя возле кучи золота, мальчишка обратил внимание, насколько самородки похожи на конфетки цветом и формой. Прямо бери да ешь. Что он и решил теперь сделать.

Подошел к куче и выбрал несколько горстей гладких небольших камушков. Достал из мешочка шаманкино золото и постарался запомнить рисунок на ее камнях, чтобы потом не спутать.

Перед тем как глотать, вернулся к палатке и отрезал хлеба. Налил водички в кружку и приступил.

Пару «конфеток» закинет, мякишем зажует, потом еще парочку – и горбушкой закусит.

Совсем пустым, без золота, уходить не хотелось, а так хоть полкило в себе унесешь.

– Чего ешь? – подошел Иван к племяннику.

– Хлеб! – с трудом ответил Мишка, глотая последний самородок.

– Обряд чем делаем, водкой?

– Конечно. Этим оставим? – кивнул мальчишка на компанию Петровича.

– Их дело! Надо – подойдут.

– Юрка там?

– Прощаются.

– Стокгольмский синдром! – самодовольно блеснул эрудицией Птахин.

– Это когда заложники и террористы братьями становятся? – улыбнулся дядька.

– Ну да… – осекся парень. Важничать расхотелось. – Пойдем поговорим с ними.

– Давай сам, я готовиться пойду.

Около палатки его встретил Борис Петрович.

– Ты, Мишка, не подумай чего. Твои рассуждения, похоже, правильные, тем более ничего другого все равно нет. Вот только Аня раздеваться не хочет, а я ее не брошу…

– Дядя Боря, мы вам полфляги водки оставим. Если у нас получится, вам будет чем «брызгнуть». А Ваня не передумал с нами идти?

– Идет-идет. Одна Аня противится, – грустно проговорил Петрович.

– Тогда, если у нас выйдет, вторым эшелоном пойдете.

– О’кей! – протянул руку тот.

Мишка ее пожал. Обнялись. В глазах защипало. Стокгольмский синдром…

Приготовления шли полным ходом, а Мишка прислушивался к своему внутреннему состоянию.

«Груз» улегся неплохо. Мелькнула мысль: вдруг золото в животе возьмет и расплавится на переходе? Хотя переживать теперь поздно, и если местная «таможня» не пропустит… Дальше думать не хотелось.

В долину спустился долгожданный вечер. Ужинать Мишка не стал. Кефирчика бы сейчас попить или сыворотки.

«Получится – не получится?» – переживал он.

Ваня сидел возле палатки в спортивном костюме. Флегматичный. Невозмутимый. Рядом стояли Юрка с Ознорским и обсуждали, кто пойдет «брызгать».

На правах «оракула» Мишка этот спор прекратил быстро:

– Если хотите, идите вместе, а «брызгает» только дядя Ваня. Раз уж у него получилось в эту сторону, то менять ничего не стоит!

Юрка глянул на парнишку, как на врага, но промолчал и демонстративно отвернулся.

– Знаешь, какое прозвище у Юрки среди наших? – шепнул удивленному Птахину Ознорский.