Правек и другие времена - Ольга Токарчук

Время текло. В своих молитвах Помещица всегда оставляла немного места, чтобы поблагодарить его за то, что оно течет, что оно движется, тем самым внося перемены в жизни людей. Семья, вся большая семья Попельских постепенно опять собирала силы и открывала в Кракове свои маленькие фирмы. Помещик Попельский, в рамках неписаной семейной договоренности, был назначен присматривать за производством ботинок, а точнее — подошв к ботинкам. Он надзирал за работой маленького ателье, в котором выписанный с Запада пресс выбрасывал из себя пластиковые подметки для сандалий. Поначалу он делал это очень неохотно, но потом все предприятие затянуло его и — как это уже бывало с Помещиком — поглотило полностью. Его приводило в восторг, что бесформенной, неопределенной субстанции можно придавать различную форму. Он так загорелся, что даже начал экспериментировать. Ему удалось создать совершенно прозрачную массу, которой он потом придавал разные цвета и оттенки. Так случилось, что он хорошо почувствовал дух времени в области дамской обуви — его пластиковые казаки с блестящими голенищами расхватывались на лету.

— Отец даже устроил себе маленькую лабораторию. Таков уж он был: если он что-то делал, то делал со всей душой и придавал своему занятию какое-то абсолютное значение. В этом смысле он был несносен. Он вел себя так, будто эти его подошвы и казаки должны были спасти человечество. Играл со всеми этими пробирками и дистилляциями, что-то варил, подогревал… И в конце концов доигрался со своими химическими экспериментами до болезни кожи. Наверное, это от ожогов или излучения. Во всяком случае, выглядел он ужасно. Кожа слезала с него целыми клочьями. Врачи сказали, что это разновидность рака кожи. Мы отвезли его к родственникам во Францию, к лучшим врачам, но от рака кожи нет лекарства, ни тут ни там. По крайней мере, тогда не было. Самое удивительное — то, как он трактовал свою, как мы уже тогда знали, смертельную болезнь. «Я линяю», — говорил он и выглядел очень довольным собой, прямо-таки гордым.

— Это был странный человек, — сказала Мися.

— Но он не был сумасшедшим, — быстро добавила Паненка Попельская. — В нем просто обитал беспокойный дух. Я думаю, он пережил шок из-за этой войны и вынужденного ухода из дворца. Мир после войны так сильно изменился. Он не мог найти себя в нем и поэтому умер. До последней минуты он был в полном сознании и спокойствии. Я не понимала этого, я думала, что у него от боли в голове все помутилось. Знаешь, он страшно мучился, рак в конце концов захватил все тело, а он, как ребенок, все повторял, что линяет.

Мися вздохнула и допила остатки кофе. На дне стакана застыла коричневая лава кофейной гущи, а по ее поверхности блуждали солнечные блики.

— Он велел похоронить себя с этой странной коробкой, а мы забыли об этом в суматохе приготовлений к похоронам… Меня терзают страшные угрызения совести, что мы не исполнили его воли. После похорон мы заглянули с мамой в эту коробку, и знаешь, что там нашли? Кусок старого полотна, деревянную игральную кость и разные фигурки: животные, люди, предметы, словно детские игрушки. А еще истрепанную книжечку — какая-то невразумительная белиберда. Мы с мамой высыпали все на стол и не могли поверить, что эти игрушки представляли для него такую ценность. Я помню их, словно это было вчера: маленькие латунные фигурки мужчин и женщин, зверюшки, деревья, домики, дворцы, миниатюры различных предметов, например кофемолка с рукояткой, книжки величиной с ноготок, красный почтовый ящик, коромысло с ведрами — все выполнено так подробно…

— И что вы с этим сделали? — спросила Мися.

— Сначала все лежало в ящике, где мы держим альбомы с фотографиями. Потом этим играли дети. Оно должно и сейчас быть где-то в доме, может, среди кубиков? Не знаю, мне нужно спросить… У меня до сих пор чувство вины, что мы не положили это ему в гроб.

Паненка Попельская прикусила губу, и ее глаза снова стали влажными.

— Я понимаю его, — отозвалась Мися через минуту. — И у меня когда-то был свой ящик, где лежали все самые важные вещи.

— Но ты была тогда ребенком. А он — взрослый мужчина.

— Зато у нас — Изыдор…

— Может, каждая нормальная семья должна иметь такой вот предохранитель нормальности, кого-то, кто возьмет на себя все эти обрывки безумия, которые мы носим в себе?

— Изыдор не такой, каким кажется, — сказала Мися.

— Ах, у меня не было ничего дурного в мыслях… Мой отец тоже не был сумасшедшим. Или все-таки был?

Мися торопливо запротестовала.

— Больше всего, Мися, я боюсь, что эти его странности могут перейти по наследству и приключиться с кем-нибудь из моих детей. Но я слежу за ними. Они учат английский, и я собираюсь отправить их к родственникам во Францию, чтобы они немножко посмотрели мир. Мне бы хотелось, чтобы они получили хорошее образование где-нибудь на Западе — информатика, экономика, какие-нибудь конкретные специальности, которые что-то дают. Они плавают, играют в теннис, интересуются искусством и литературой. Сама посмотри, это здоровые и нормальные дети.

Мися проследила за взглядом Паненки Попельской и увидела внуков Помещика, которые как раз возвращались с реки. На них были разноцветные купальные халаты, а в руках они держали водолазные маски. Они шумно толкались в калитке.

— Все будет хорошо, — сказала Паненка Попельская. — Мир теперь не такой, как раньше. Он лучше, больше, светлее. Теперь есть вакцины против болезней, нет войн, люди живут дольше… Ты ведь тоже так думаешь?

Мися заглянула в стакан с кофейной гущей и покачала головой.

В Седьмом Мире потомки первых людей скитались всем скопом из края в край, пока наконец не добрались до необыкновенно красивой долины. «Теперь, — сказали они, — мы построим себе город и башню, достающую до неба, чтобы стать нам единым народом и не дать рассеяться Богу». И они тут же принялись за работу, снося камни и используя смолу вместо раствора. Возник огромный город, в центре которого росла башня, и была эта башня уже так высока, что с ее верхушки стало видно то, что находится за Восемью Мирами. Иногда, когда небо бывало ясным, те, кто работал на самом верху, подносили руку к глазам, чтобы их не ослепило солнце, и видели стопы Бога и очертания тела большого змея, пожирающего время.

Некоторые из людей палками пытались достать еще выше.

Бог посматривал на них и думал с беспокойством: «Как только они станут единым народом, говорящим на одном языке, они смогут делать все, что им только вздумается… Перемешаю-ка я им языки, замкну их в них самих и сделаю так, что один не будет понимать другого. Тогда они обратятся друг против друга и оставят меня в покое». Вот как сделал Бог.

Люди рассеялись по всем сторонам света и стали друг другу врагами. Но в них сохранилась память о том, что они увидели. А кто хоть раз видел границы мира, тот еще мучительнее будет ощущать свое заточение.

Каждый понедельник Стася Попугаиха выбиралась на ярмарку в Ташув. По понедельникам рейсовые автобусы бывали так переполнены, что проезжали мимо, не делая остановки в лесу. Так что Стася вставала на обочине дороги и ловила машину. Сначала польские «сирены» и «Варшавы», потом это уже были «фиаты», большие и маленькие. Неуклюже забиралась внутрь, и беседа с водителем начиналась всегда одинаково.