Плач по уехавшей учительнице рисования - Майя Кучерская

Воскресными вечерами после ужина их обязательно посещал батюшка, все тот же седой, грузный, красноносый отец Николай, и длинно, нудно говорил. Всякий раз он повторял, как им повезло, что они здесь, где их кормят и учат, где у них есть возможность развивать свои способности на разных кружках, – и в самом деле, два раза в неделю к ним приходил Виктор Владимирович, мастер спорта по самбо, учил их приемам. Желающие могли заниматься и музыкой, и рисованием, для этого тоже были специальные учителя, но мальчик ходил только на самбо. Ценить он ничего этого не мог, потому что в кружки он и без того, еще при матери, ходил с самого детства сразу в несколько, в их Дом культуры. Юного натуралиста, занимательной геологии, авиамоделирования – здесь таких не было и в помине. Под конец встречи отец Николай обязательно напоминал, как важно не увлекаться тем, что предлагает им мир и Америка: не ругаться матом, не читать комиксы, не смотреть, даже когда они выйдут отсюда, телевизор, особенно американские фильмы. Не обижать друг друга и крепко хранить веру… Мальчик смеялся про себя, он никогда не верил: что ему было хранить? Он угадывал интуитивно – его хотят перелепить наново и превратить в кого-то другого, кто он не есть… Залить в голову чужой мозг, заставить поверить в полное вранье. Он не умел это объяснить и сформулировать, но точно знал, что жить чужим умом не будет, а хочет просто остаться собой. Таким, каким воспитала его мама. Быть честным, помогать слабым и никогда не просить, рассчитывать только на свои силы.

Родившийся так удачно план постепенно начал обрастать новыми важными подробностями. Особенно после того, как на Пасху им объявили, что длинный в этом году Петровский пост они проведут не в городе, а отправятся в находившийся в двух часах езды Богоявленский мужской монастырь – трудниками. Но хотя им предстояло трудиться, это был вроде как подарок детдому от монастыря… Мальчик раздобыл карту области, разобрался, где расположен монастырь, изучил ландшафт – монастырь окружали сплошь леса! – и вскоре пометил крестиком место, где будет копать. Начал таскать из столовки хлеб и с величайшими предосторожностями сушить в дальнем углу раздевалки спортзала сухари. Хотя основной запас предстояло сделать уже в монастыре.

Повторяя, как крепятся к прогонам стропила (в шахматном порядке), как стелить настил и копать вход, мальчик старался не упустить ни единой мелочи. И все-таки многое попадало в раздел «решить по ходу дела». Например, тот же топор. Его раздобыть было необходимо, чтобы срубить подходящие стойки и сучья для «одежды» стен. Раньше он думал позаимствовать топор в огромном монастырском хозяйстве, но теперь придется, видимо, снова грабить дачников – в небольшом скиту исчезновение такой заметной вещи было опасно! Топор, впрочем, понадобится только завтра. А весной он его тоже вернет.

Мальчик собирался проспать после обеда полчаса и идти копать дальше, но не рассчитал сил. Он проснулся от колокольного звона – звонили уже на службу. В комнате было жарко, парко, раскладушки Витьки и Димки пустовали. Мальчик хмуро поднялся, вышел на улицу и тут же заметил старенького отца Ивана Гавриловича – тот стоял на веранде дачного домика, возле деревянного стола, и, заметив его, поманил пальцем, смешно еще и кивая головой. Мальчик осторожно приблизился, в углу веранды серый, уже знакомый мальчику котенок лакал из блюдца. Иван Гаврилович налил из бидона молока в железную кружку и протянул мальчику.

– У вас что же, тут и корова своя? – прокричал мальчик; Иван Гаврилович то ли расслышал, то ли нет, однако мелко закивал головой, что-то просипел и поковылял в церковь. Молоко было прохладным, жирным и чуть припахивало козой – точно, отец Лонгин говорил же и про козу… Мальчик допил до конца, попытался приласкать кота, но тот улизнул. Мальчик побрел вслед за Иваном Гаврилычем, который уже входил в храм. Постоять для виду минут двадцать и в лес!

Храм изнутри оказался совсем маленьким, размером с небольшую комнату. В подсвечниках насыпан был песок, свечки втыкались прямо в него. Густо пахло свежеоструганным деревом, у стены под окном лежала воздушная кучка стружек. В богослужении участвовала вся немногочисленная братия – читала и пела. Даже отец Иван Гаврилович приносил пользу – раскрывал в нужном месте толстые книги и указывал согнутым пальцем, что читать не очень опытному послушнику. Никто здесь никуда не спешил, служба катилась широко, ровно, спокойно, отец Лонгин и отец Игнатий пели, послушник читал, тоже медленно и ясно, многие слова были понятны, и мальчик заслушался. Такого сурового и стройного пения он никогда прежде не слышал. В их соборе по сравнению с этим не пели, а голосили и частили, точно в вечной спешке. В монастыре он на службе побывать не успел. В скиту оказалось вон как, но постепенно он и здесь, как обычно, соскучился. Димки и Витьки в храме с самого начала так и не было, хотя Димка в этот хор легко влился бы. А Витька? Когда же прилично будет уйти? Но едва он подумал это, отец Лонгин сам подошел к нему и сказал тихо, что наступило «время вечерней прогулки». Мальчик не успел ответить, как отец Лонгин развернул его и легонько подтолкнул к двери.

Он сразу же поспешил в лес. Снова упрямо, долго копал, почти без перерывов, до полного изнеможения, корни стали попадаться намного реже, но земля уплотнилась, стала тяжелее, глинистее – к тому же и лопату приходилось поднимать все выше, помимо собственной воли мальчик двигался все медленнее.

Он вылез из земляной ямы только когда стоял в котловане по пояс. Весь он был в поту и в грязи, ноги и руки дрожали, очень хотелось пить. Ручей был рядом, но он лег на траву без сил, долго лежал, бездумно глядя на шныряющих мимо прозрачных стрекоз, на сиявшее сквозь вершины небо, темно-синее и совсем светлое еще, хотя уже наступил вечер. Подумал, что таким являться в скит никак нельзя, нужно помыться. Снова спрятал лопату в тайник, а в выкопанную яму набросал для маскировки травы и веток.

У ручья мальчик, раздвинув мошек, выпил несколько жадных горстей, перед этим перекрестив суеверно воду, умылся, разделся до пояса и начал тереть подмышки, плечи, шею. Он мылся, радуясь воде и что место здесь все-таки глухое, никто не потревожил его за все время работы, кроме гладкого черного крота, которого он чуть было не порубил лопатой. Вовремя заметил, раскопал ему подальше от котлована ямку и на лопате перенес неподвижный, бархатный шар туда. Мальчик волновался, не ударил ли он зверька, сам не заметив, не умер ли все-таки крот? Пошел проверить через некоторое время, но никого в яме уже не нашел, осталась только ровная кучка накопанной земли и дырка, уходящая вглубь. Мальчик хмыкнул: вот бы люди умели копать с такой скоростью.

Вымывшись, мальчик обтерся футболкой, пришлепнул с десяток комаров и довольный, хотя и еле живой, отправился в скит.

Он шел и думал, что скоро останется здесь навсегда, значит, надо стать лесным человеком, чтобы не бояться и жить нормально, как все здесь живут. «Лес, прими меня, сделай меня своим братом», – бормотал мальчик и нарочно отключал сознание, стараясь раствориться в движении ветра, величаво шумящего в вершинах, превратиться в мягкий празднично-зеленый мох на стволах и в эти темные, серые и белые корявые стволы, легкие листья, дрожавшие на ветру, в ветки с черно-зелеными иголками, заросли крапивы, куст с яркими ядовитыми ягодами, стать сырым древесным грибом или упавшей колючей шишкой.