Остров кошмаров. Томагавки и алмазы - Александр Бушков

Вот только мне иногда кажется: есть какая-то полумистическая справедливость в том, что земля Бентама не приняла…

Оставив кровь и политику, поговорим о всякой всячине – иногда печальной, иногда славной, иногда откровенно забавной…

Английские короли и королевы XVIII в. обитали во дворцах, изрядно оскудевших художественными ценностями по сравнению с докромвелевскими временами. В свое время дворец Хэмптон-Корт был буквально набит самыми разнообразными предметами искусства и древностями. Собирать эту коллекцию начал кардинал Уолси, от него это увлечение перешло к Генриху Восьмому, Елизавете и последующим монархам, как-то незаметно превратившись в традицию – а традиции в Англии, можно в сотый раз повторить, любят и чтят. Картины лучших мастеров того времени, огромная коллекция старинной мебели и музыкальных инструментов, всевозможные редкости.

Карл Первый, продолжая традицию, собрал в своем дворце Уайтхолл великолепную картинную галерею. Там были двадцать восемь полотен Тициана, девять – Рафаэля, четыре – Корреджио и семь – Рубенса. Многие картины были на библейские сюжеты, что сыграло в их судьбе зловещую роль после казни короля и перехода власти к пуританам с их весьма специфическими взглядами на живопись, театр, музыку. Все картины, на которых были изображены Христос или Дева Мария, пуритане уничтожили. Считается, что они сожгли три работы Рафаэля и четыре картины Леонардо да Винчи. Некоторые продали за смешные даже по тем временам деньги – «Венеру» Тициана, портрет Карла Первого работы Ван Дейка, наброски Рафаэля к шпалерам Сикстинской капеллы. Часть «нескромных» картин второпях не стали сжигать, а просто запрятали подальше. О них забыли, благодаря чему они и сохранились – например, полотно знаменитого фламандского художника Яна Госсарта Мабузе (ок. 1478–1532) «Адам и Ева», которое и сегодня висит в Хэмптон-Корте.

А потом принялись, опять-таки по дешевке, распродавать не то чтобы «идеологически вредные», но, безусловно, принадлежавшие к «презренному наследию монархии» поминавшиеся коллекции, в том числе личные вещи королей. Зеркало кардинала Уолси, украшенное его монограммой, ушло за пять фунтов – цена коровы или годовой заработок поденщика на ферме. На аукционах Кристи или Сотби за прогулочную трость Генриха Восьмого, несомненно, запросили бы астрономические суммы – пуритане ее в 1649 г. сбыли с рук за пять шиллингов, даже не фунтов, а шиллингов. Богато украшенные перчатки того же Генриха ушли вообще за шиллинг…

(Занятно, что примерно то же самое произошло в конце двадцатых годов в Советской России, в Ленинграде, когда на аукционах (памятных по рассказу Зощенко и «Двенадцати стульям» Ильфа и Петрова) распродавали множество «вещей из дворца». Они действительно были из Зимнего дворца, хотя, разумеется, принадлежали не императорской фамилии – такие «сливки» сняли оборотистые иностранные дельцы вроде небезызвестного стервятника Арманда Хаммера. Но все же из дворца, тут без обмана – из комнат прислужников рангом пониже, простых лакеев и прочей приближенной к императорской семье обслуги, мебель, статуэтки, подсвечники и прочая мелочовка.)

Когда будущий знаменитый наш историограф Карамзин двадцатитрехлетним ездил в Англию, осматривая Лондон, он видел там и медную статую Карла Первого, самую что ни на есть доподлинную, спасенную в свое время при обстоятельствах откровенно забавных. После казни короля статую сбросили с пьедестала, но не придумали пока, что с ней делать, так и валялась. Тут появился некий медных дел мастер и попросил продать монумент ему как материал для работы. Не усмотрев в этой просьбе ничего особенного, статую ему охотно и продали как металлолом.

Вот только медник оказался тайным роялистом. Статую он старательно закопал у себя на заднем дворе, а потом отлил превеликое множество подсвечников, выставив их на продажу как сделанные из памятника «низверженному тирану». Пуритане их охотно расхватывали на сувениры, как горячие пирожки, – и я крепко подозреваю, что оборотистый медник на эти подсвечники потратил гораздо больше меди, чем то количество, из которого была отлита статуя, – кто бы ее перед продажей взвешивал, кто бы проверял? Ну а потом, когда на престоле оказался Карл Второй, медник к нему статую привез и рассказал историю ее спасения. Карл (тогда еще не Старина Роулли) долго смеялся и вознаграждение спасителю отцовского монумента отсыпал щедрое. Так что мастеровой заработал на медном короле очень даже неплохо, причем два раза.

(Вот, кстати, о Карамзине. Как-то незаметно сложилось убеждение, что самые красивые девушки в Европе – француженки, а самые страшненькие – англичанки. Однако молодой Карамзин рисует совершенно иную картину: «Так, друзья мои! Англию можно назвать землею красоты – и путешественник, который не пленится миловидными англичанками, который – особливо приехав из Франции, где очень мало красавиц, – может смотреть равнодушно на их прелести, должен иметь каменное сердце. Часа два я ходил здесь по улицам единственно для того, чтобы любоваться дуврскими женщинами, и скажу всякому живописцу: „Если ты не был в Англии, то кисть твоя никогда совершенной красоты не изображала!“» То ли в том столетии стандарты женской красоты были другими, то ли дело в личных вкусах Карамзина – теперь уже и не узнаешь, а машины времени у нас как не было, так и нет…)

Восемнадцатый век – время расцвета в Англии (как и в других европейских странах) литературы, искусства, науки. Начну с литературы как предмета наиболее мне близкого.

Даниэля Дефо и Джонатана Свифта представлять читателю нет нужды – я своего читателя уважаю. Однако, кроме этих двух классиков, от того времени до нас дошли и другие английские романы, которые, на мой взгляд, отлично читаются и сегодня. В первую очередь это книга Генри Фильжинга (1707–1754) «История Тома Джонса, найденыша» – возможно, первый в английской литературе приключенческий роман. Перечитывал недавно – право слово, он того стоит, хотя и напрягает чуточку тяжеловесный, старинный слог. Остаются занимательными романы Тобиаса Смоллета (1721–1771) «История Родерика Рэндома» и «Похождения Хамфри Клинкера». Переиздавались не так давно, но особенной популярностью не пользуются романы Лоренса Стерна (1713–1768) «Жизнь и мнения Тристама Шенди, джентльмена» и «Сентиментальное путешествие мистера Йорика по Франции и Италии».

Между прочим, второй из них содержит неразрешимую литературоведческую загадку, правда, насквозь шутливую. Завершается роман тем, что мистер Йорик и его сосед по комнате в гостинице лежат на кроватях, и меж ними проходит молоденькая смазливая служанка. Последняя фраза такова: «Я протянул руку и схватил красотку за». Даже без точки – Стерн не успел ее поставить, смерть помешала. И вот уже не одно столетие отдельные циники гадают: за что же именно повеса-англичанин схватил красотку? Согласитесь, тут возможны варианты…

А если серьезно, во второй половине XVIII в. жил и работал великий шотландский бард Роберт Бернс, проживший до обидного мало (1759–1796) (опять эта проклятая, мистическая какая-то цифра 37, слишком часто всплывающая, когда речь зайдет о поэтах…). Вот уж кто не забыт – вспомните песни на его стихи фильмов «Школьный вальс» и «Здравствуйте, я ваша тетя!». А «Шотландская застольная» Бернса, как рассказывают те, кто там бывал, – до сих пор самая любимая песня его земляков.