Булат - Кирилл Кириллов

Признаться, Афанасий был этому несказанно рад, без хоросанца он скучал бы всю дорогу. Да и мулла, похоже, привязался к тверичу. К тому же в хилом книжнике-домоседе проснулась страсть к путешествиям и приключениям. Конечно, не таким опасным, как пришлось им пережить, а с деньгами, да с едой, да под охраной, да не своими ногами, а на возке, но то ли еще будет? Тем более что в глазах маленького человека появился суровый блеск, в чертах лица – монетная чеканность. Эдак он великим воином еще станет, заслышав имя которого, народы будут падать ниц, а крепости – распахивать ворота, усмехался про себя Афанасий, поглядывая гордый профиль муллы.

Из Гулбарги они направились к Аланду. От Аланда пошли в Амендрие, из Амендрие – к Нарясу, из Наряса – в Сури, а из Сури – к Дабхолу, пристани, куда съезжаются торговые люди со всего Индийского и Эфиопского поморья. Там за два золотых Афанасий купил место на палубной таве новой конструкции, идущей в Ормуз, – жемчужную столицу мира.

Прощание с муллой вышло сумбурным, нелепым. Они стояли на пристани, друг против друга, глотая слезы, силясь сказать многое и не находя подходящих слов. Наконец просто обнялись по-братски и разошлись. Афанасий – к скрипучему корабельному трапу, а мулла – к базарной площади, на которой уже собирался идущий в Бидар караван.

Про все свои приключения купец хотел записать угольком в книжицу, пару раз принимался, да слова никак не находились. Мысли, такие красивые в голове, на бумаге смотрелись бессвязными и нелепыми, совсем не передавали всей глубины его переживаний. Царапая страницы, он замарывал написанное, давая себе обещание, как вернется, пойти к писцу знатному, чтоб научил. А пока он кратко, без подробностей перечислил города, где пришлось побывать.

– Господин, вы б ноги убрали, а то проход нам нужен, – раздалось над ухом.

Афанасий поднял глаза. Перед ним стоял человек в замаранной смолой рубахе, едва прикрывавшей худое, покрытое шрамами тело. На шее у него висела серебряная дудка, что неопровержимо свидетельствовало о его роли в судовой иерархии – боцман. Голос у него был вкрадчивый, почти ласковый. Голос кота, умурлыкивающего мышь, чтоб она не вертелась, пока он будет ее когтить. И лицо под стать. Жесткое, злое. С белыми ниточками шрамов на загорелом лбу и щеках.

Афанасий покачал головой недоуменно, мол, вон сколько места, чем я-то помешал? Но ноги все-таки поджал.

– Человек у нас помер. Сейчас хоронить будем. А то скоро шторм начнется, не до него станет, – буднично пояснил боцман и ушел к кормовой надстройке.

Афанасий оценил ширину прохода и решил уйти вовсе. Неторопливо поднявшись, держась за мачту, чтоб качающаяся палуба не выкинула ненароком в море, отошел к корме. В последнее время встречи с покойниками и даже просто упоминания о смерти начали тяготить купца. Все чаще задумывался он о вере христианской, и о Христовом крещении, о постах, святыми отцами устроенных, о заповедях апостольских и о грехах своих, что не отмолить… Думал даже по возвращении на Русь податься в какой-нибудь монастырь, чтоб там с братьями…

Скрипнула дверь кормовой надстройки. Из темной духоты мореходы с натугой вытащили завернутый в парусную ткань сверток в бурых пятнах и понесли его к скуле корабля, приседая и покряхтывая. При жизни усопший был человеком дородным, роста немалого. Да еще и к ногам его был примотан старый якорь с отломанной лапой, чтоб мертвец сразу на дно ушел, а не носился по волнам, неприкаянный. Следом за моряками шел юнга, держа в руках парусиновый мешок, в коем явно лежали книги, распирающие его уголками корешков.

Боцман произнес короткую напутственную речь. Мореходы без особого почтения выбросили тело за борт и даже не глянули, пошло оно ко дну или нет – были у них дела и поважнее.

Мальчишка подошел к борту и размахнулся, чтобы кинуть мешок следом. Афанасий поймал его за руку.

– Э, стой, зачем это ты?

– Боцман выкинуть велел, то книги шайтанские.

– Погоди, дай мне.

– А ты мне монетку дай, – хитро прищурился юнга.

– Я тебе щас по башке дам так, что сам за борт вылетишь, – пригрозил Афанасий.

Юнга вздохнул и протянул мешок, было видно, что такое грубое обращение ему не в диковинку.

– А что ж за покойник-то был такой умный? – спросил его купец уже спокойно.

– Брат нашего капитана, близнец, одно лицо, – ответил совершенно не обидевшийся на грубое обращение юнга. – Только капитан веселый, поесть любит, выпить, а брат его – черный словно ворон, худой как жердь. И бормотал все что-то. Прибился к нам в Чауле, чтоб домой отвезли. Он не хотел ждать, пока вернемся, до Дабхола с нами пошел. Пока плыли, они с братом все время вместе проводили, часто кричали друг на друга, а недавно чего-то повздорили, брат капитана по голове посохом своим и стукнул. А тот его ножом успел достать. Оба рядом и легли. Только вот брат потом помер через три дня, глазища кровью налились, ужас, а капитан очухался, хотя и плох еще, конечно. Не ходит. Рана кровит. Да тоскует по брату.

Ох, везет мне на братьев-близнецов, подумал Афанасий.

– Из каморы своей не выходит почти. Лежит лицом в койку, – продолжил юнга. – Не пускает к себе никого.

– А из-за чего они поссорились-то?

– Да кто ж их разберет?

– Ладно, иди, книги я возьму, – купец выудил из кошеля самую мелкую серебряную монетку. – На вот тебе.

– Спасибо, господин. Только уж если боцман поинтересуется, почему книги за бортом не оказались, вы уж сами разбирайтесь, ладно? – юнга подхватил монетку с широкой ладони купца.

– А что, боцман теперь за главного?

– Больше некому, – ответил мальчишка, исчезая в трюме.

– Ладно, – ответил ему вслед Афанасий и поднял тяжелый мешок. Поджав под себя ноги, уселся на укрепленный под мачтой ларь[28] и развязал горловину. Извлек из мешка книгу в кожаном переплете. Развернул. С первой страницы на него глянул коричневый строгий лик с голубыми глазами и сиянием над головой, будто списанный с церковной иконы. Да не на католический манер, а на православный. И кресты на плечах.

Афанасий, стосковавшийся по православной вере, поспешил перелистнуть страницу. Глаза у него полезли на лоб. Канон был православный, с буквицей и крестами же, а вот буквы – загадочные, непонятные. Чем-то они были похожи на персидский алфавит, но переписанный очень ленивым писцом. Многие обороты опущены или нарочито упрощены, будто в азбуке детской, однако, если привыкнуть, то все вполне понятно.

Благовейно шевеля губами, он вчитался в текст, переводя в уме на русский: «Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына Авраамова. Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его; Иуда родил Фареса и Зару от Фамари; Фарес родил Есрома; Есром родил Арама; Арам родил Аминадава; Аминадав родил Наассона; Наассон родил Салмона…». Евангелие от Матфея?! Как есть оно. А что язык чудной[29], так разве настоящей вере-то помеха?