Такой чудесный день - Айра Левин

– Что еще я забыл? Мы не имеем права владеть землей или оружием. Я сдаю пистолет, как только схожу на берег. – Поднял виски. – Добро пожаловать на Свободу.

Они обескураженно переглянулись.

– Так называется остров. Свобода.

– Мы думали, они рады пополнению, – удивился Скол. – Легче защищать остров от Семьи.

Молодой человек закрутил крышку.

– Никто сюда не суется, кроме двух-трех иммигрантов в месяц. Последний раз Семья пыталась «вылечить» тупарей еще при пяти компьютерах. С тех пор, как запустили Уни, – ни разу.

– Почему? – удивилась Лилия.

Молодой человек смерил их взглядом.

– Кто знает? Существуют разные теории. Тупари считают, что либо «Бог» их защищает, либо Семья боится армии, горстки пьяных никчемных увальней. Некоторые иммигранты полагают, что остров в таком упадке, что Уни просто нет смысла его «лечить».

– А другие? – спросил Скол.

Молодой человек отвернулся и поставил флягу на полочку под пультом управления.

– Другие – и я в их числе – думают, что Уни использует и остров, и тупарей, и все скрытые острова в мире.

– Использует?

– Как? – удивилась Лилия.

– В качестве тюрем.

Скол и Лилия изумленно раскрыли глаза.

– Почему на пляже всегда оказывается лодка? Всегда, и в Евр, и в Афр, старая, но вполне пригодная. И почему так кстати в музеях находятся карты с заплатами? Разве не легче напечатать новые, совсем без островов? – Он окинул их пристальным взглядом. – Что бы вы сделали, если бы программировали компьютер на поддержание общества в максимально эффективном, стабильном и покорном состоянии? Как поступить с биологическими уродцами, «неизлечимыми», потенциальными смутьянами?

Они молчали. Молодой человек наклонился ближе.

– Все просто – надо оставить несколько «неунифицированных» островов там и сям, карты в музеях и лодки на побережье. Компьютеру не придется выпалывать сорняки – они исчезнут сами. Радостно проберутся в ближайший изолятор, где их встретят тупари и генерал Констанса. Лодки отнимут, а самих, беспомощных, запихнут в желез-тауны – да с такой жестокостью, до которой благородные ученики Вуда, Уэя, Иисуса и Маркса никогда не опустятся.

– Не может быть, – сказала Лилия.

– Многие думают, что вполне может.

– Уни специально дает нам сюда перебраться? – переспросил Скол.

– Нет, – возразила Лилия. – Слишком мудрено.

Молодой человек перевел взгляд на Скола.

– Драка! Я считал себя таким умным! – воскликнул тот.

– Я тоже. – Молодой человек откинулся на спинку сиденья. – Прекрасно тебя понимаю.

– Нет, невозможно, – повторила Лилия.

На секунду воцарилась тишина.

– Сейчас пойдем в порт. В «ПИ» с вас снимут браслеты, зарегистрируют и выдадут двадцать пять баксов подъемных, которые потом нужно будет вернуть. – Молодой человек улыбнулся. – Как ни крути, тут лучше, чем в Семье. Ткань носить приятнее, чем паплон! И даже гнилой инжир вкуснее макси-кейков. Можно рожать детей, выпивать, курить и, если гнешь спину, снимать пару комнат. Отдельные железяки даже богатеют – в основном юмористы. Если будете говорить тупарям «сэр» и носа не казать из желез-тауна, то все в порядке. Никаких сканеров, наставников, и ни разу за год «Жизнь Маркса» по телевизору.

Лилия улыбнулась. Скол тоже.

– Наденьте комбинезоны. Тупари приходят в ужас от наготы. Говорят, что это «греховно». – Молодой человек повернулся к пульту и взял курс на Свободу.

Они скинули одеяла, влезли в сырые комбинезоны и встали рядом с молодым человеком, глядя на остров, который играл зеленью и золотом в лучах восходящего солнца. Увенчанный горными кряжами, он там и сям был усыпан желтыми, розовыми и голубыми точками.

– Красота! – решительно заявила Лилия.

Скол, одной рукой обнимая ее за плечи, прищурился и молча смотрел вперед.

Они жили в городе Польенса, снимали угол в покосившемся доме в желез-тауне, где то и дело отключали свет и текла рыжая вода. У них был матрас, стол, стул и ящик для одежды, который служил вторым стулом. Соседи по комнате – Ньюманы, мужчина и женщина за сорок, а также их девятилетняя дочь – разрешали пользоваться своей плитой, выделили полку в «холодильнике» для хранения провизии и приглашали смотреть телевизор. Это была комната Ньюманов; Скол с Лилией платили за свою половину четыре доллара в неделю.

Вдвоем они зарабатывали девять долларов и двадцать центов. Скол устроился на железный рудник и с бригадой иммигрантов грузил на тачки руду. Рядом пылился не подлежавший починке погрузочный транспортер. Лилия работала на швейной фабрике, притачивала застежки к рубахам. Там тоже без движения стоял мохнатый от текстильной пыли станок.

Денег хватало на аренду жилья, еду, проезд на монорельсе, несколько сигарет и газету «Иммигрант на Свободе». Пятьдесят центов откладывали на одежду и всякие непредвиденные обстоятельства и еще пятьдесят отдавали Службе помощи иммигрантам в счет погашения займа в двадцать пять долларов. Питались хлебом, рыбой, картофелем и инжиром. Сначала мучались коликами и запорами, но вскоре привыкли к новой пище и получали удовольствие от разного вкуса и консистенции блюд. С нетерпением ждали завтраков и обедов, хотя готовить и мыть посуду надоедало.

Они изменились внешне. У Лилии несколько дней шла кровь. Ньюманы заверили, что для женщины без терапии это нормально. Ее тело приобрело выраженную округлость форм и гибкость, отросли волосы. Скол, благодаря физическому труду, загрубел и окреп; отпустил прямую черную бороду, которую раз в неделю подстригал ножницами Ньюманов.

Клерк Службы помощи иммигрантам дал им имена. Скола назвали Эйко Ньюмарк, а Лилию – Грейс Ньюбридж. Потом, когда они поженились, – без запроса в Уни, но с бумагами, пошлиной и клятвами перед «Богом», – имя Лилии изменилось на Грейс Ньюмарк. Однако они по-прежнему называли друг друга Скол и Лилия.

Они научились обращаться с монетами, торговаться с владельцами магазинов и ездить на обветшалом переполненном монорельсе. Наловчились уступать дорогу аборигенам и вежливо с ними разговаривать; запомнили «Клятву верности» и салютовали красно-желтому флагу Свободы. Прежде чем войти, стучались, говорили «четверг», а не вудверг, и «март», а не маркс. Напоминали себе, что «драка» и «злость» – слова приличные, а «трахаться» – грязное.

Хассан Ньюман сильно пил. Придя с работы, крупнейшей на острове мебельной фабрики, он вскоре начинал шумно играть с Гиги, своей дочерью, а потом просовывался сквозь разделяющую их занавеску с бутылкой в покалеченной руке – ему отрезало пилой два пальца.

– Эй, смурные железяки, где, злость возьми, ваши стаканы? Идите взбодритесь чуток.

Скол и Лилия выпили с ним несколько раз, но от виски путалось в голове, а тело не слушалось, и они чаще всего отказывались.