ОКР под контролем. Как выйти из сумрака навязчивых мыслей к ясности в своей жизни - Джеффри Шварц

живут так же. Но позднее им было очень сложно объяснить странное поведение матери друзьям. Конечно, тех смущало, что их никогда не зовут в гости. Трейси вспоминает: «Мама учила нас, что сказать в ответ на то или другое. Меня это очень сильно напрягало». Когда друзья спрашивали, почему ее мама не может отвести их на каток, Трейси обычно бормотала что-то вроде: «Не может – и все».

Когда Трейси училась в третьем классе, вся ее школа стала «зараженной». Если она и сестра заходили в кабинет директора, это считалось «двойным заражением». Трейси говорит: «Я помню, как однажды мне нужно было к директору. Это была католическая школа, и я очень верила в Бога. Помню, что молилась, чтобы меня не вызвали, потому что тогда дома начался бы настоящий театр абсурда». Поход в кабинет директора означал, что дома им придется два или четыре раза принять душ – обязательно четное число раз.

Трейси начала обманывать. Когда Джилл ее расспрашивала, она отвечала, что не была у директора, даже если на самом деле ходила к нему. Иногда она тайком забирала учебник из «грязной» кладовки и брала в комнату, чтобы позаниматься.

Когда Джилл обнаружила, что дочери ей лгут, ее охватил гнев. «Все было “грязным”, потому что я понятия не имела, куда они ходили и к чему прикасались. Я начала чесаться и задыхаться». Когда Трейси училась в девятом классе, то не выдержала и рассказала лучшей подруге о маминых странностях. Конечно, та разболтала другим девочкам. Очень скоро в школе Трейси начали дразнить. «По-моему, прикольно. Можно прийти и переночевать в твоей кладовке?» Но Трейси было совсем не смешно.

Девочки ненавидели ОКР своей мамы, но научились использовать его себе на пользу. Трейси говорит: «Мы с Эрикой говорили маме, что раз друзьям нельзя к нам в гости, то пусть тогда она даст нам денег, чтобы мы куда-нибудь сходили». Подрабатывать нянями им запрещалось: ребенок или его семья могли быть «заражены». Несмотря на проблемы с деньгами, Джилл шла у девочек на поводу.

Никакой логики в навязчивой идее Джилл о заражении, безусловно, не было, и это сбивало девочек с толку. Трейси вспоминает: «Мы с Эрикой часто спрашивали у мамы, почему что-то вдруг становилось “грязным”, если раньше таким не было». Если «зараженный» человек должен был позвонить, Джилл могла часами драить стену рядом с телефоном, пока в раковине кисла гора грязной посуды. «Это очень расстраивало моих дочек. Иногда я раздевалась, чтобы не пришлось стирать вещи. Девочки приходили домой и обнаруживали меня – голую, с бумажным полотенцем и бутылкой спирта в руках. Это было нелепо. Они называли меня алкоголичкой. И конечно, их расстройство еще сильнее печалило меня. Ужасно, когда дети тебя стыдятся».

«Я ее ненавидела, – говорит Трейси. – Я постоянно говорила маме, что ненавижу ее за все то, что она заставляет меня делать. ОКР влияло на всю мою жизнь: я вынуждена была лгать, я ничего не понимала. Когда мама заставляла меня принимать душ четыре раза подряд, я говорила себе, что делаю это из любви к ней. А потом снова ощущала ненависть. Такое и сейчас бывает: я так злюсь, что готова ударить ее. Но я люблю маму. И бить ее не стану».

Однажды шутки ради Трейси с подружкой решили провести ночь на кладбище. Когда Джилл спросила, где они были, Трейси, как делала всегда, ответила правду. Месяцами после этого Джилл переживала из-за кладбищенского «заражения». Когда подруга Трейси позднее заглянула в гости в отсутствие Джилл, было ясно, что правду говорить нельзя. В мире не было столько спирта, чтобы отчистить дом после этого. Трейси вспоминает: «Тогда мы ездили в город и закупали его буквально ящиками – по три, четыре, пять. К тому моменту мама убиралась постоянно».

Ситуация вышла из-под контроля, и девочки лишились терпения. Трейси было 16 лет, они жили в Северной Каролине, и тогда случился «большой взрыв». Эрика поругалась с Джилл и сказала, что они с Трейси годами лгали ей, делая то, что она запрещала, и не делая того, что велела. «Мы сказали ей, что не будем так жить. Что мы на такую жизнь не согласны». Девочки ушли, их приютили семьи друзей. Джилл была в отчаянии. Она знала, что не будет терпеть предательство дочерей, но была уже настолько больна, что не осознавала, чему подвергала их все это время.

Эрика, которой было 19 лет, не вернулась. Они с Трейси сняли квартиру, но младшая дочь через некоторое время вернулась домой. «Я скучала по маме и любила ее. Я переживала, что ей плохо».

Возвращение Трейси спровоцировало «великое спиртование» всего дома, потому что она, очевидно, была заражена с ног до головы. Джилл вспоминает: «Я вымыла даже кошку». Трейси говорит: «Речь идет обо всем – о книгах, страница за страницей, и о фотоальбомах. Мои школьные грамоты из-за спирта испортились. Их пришлось выкинуть. Меня это добило. Я жутко злилась на сестру за то, что она все рассказала маме и уничтожила нашу жизнь. Мне пришлось вернуться и собирать ее по кускам». Джилл, разочарованная и опечаленная, начала думать о том, что во Флориде, возможно, жизнь сложится лучше. Она решила съездить на юг на разведку. Но перед тем как отдать вещи на хранение, она буквально замочила их в спирте.

Были весенние каникулы, мама уехала во Флориду, а Трейси решила съездить в Монтгомери и навестить старых школьных друзей. Однако она знала, что для Джилл это «невероятно грязный» город. Поэтому она солгала. Сказала маме, что едет к другим друзьям – в Саванну. С мамой они собирались пересечься во Флориде. Но Джилл начала что-то подозревать и по дороге позвонила тем самым друзьям. Ее худшие опасения подтвердились: Трейси все-таки поехала в Монтгомери. Джилл во второй раз ощутила себя преданной. Она по-прежнему ничего не знала о своем заболевании. Трейси стала «зараженной» – они не могли больше жить вместе. Трейси вспоминает: «Она даже по телефону с нами говорить отказывалась – и со мной, и с Эрикой».

Постепенно мать и младшая дочь преодолели разногласия и некоторое время вместе жили в квартире неподалеку от Калифорнийского университета, куда поступила Трейси. Эрика и Джилл не общались долгие годы. Старшей дочери было сложно простить мать. Она живет в другой части страны, и за последние пять лет они виделись лишь однажды, зато говорили по телефону. Джилл понимает: «Эрика по-прежнему порой злится на меня. Но ситуация улучшилась. Теперь она не винит меня за то, что я лишила ее семьи. Осознав, что всему виной моя болезнь, Эрика смягчилась и простила меня. Она понимает, что это не я, а мое расстройство».

Несмотря на то что у Джилл и Трейси есть еще претензии друг к другу, они работают над отношениями. Когда компульсии захватывают Джилл, Трейси злится: «Я не хочу быть ненормальной». В глубине души она боится, что у нее тоже есть склонность к ОКР, поскольку ее напрягает тема смерти и она очень разборчива в еде.

Джилл поделилась с Трейси тем, что узнала от меня и других членов терапевтической группы, которую она посещает, об ОКР и его лечении. Не так давно Джилл выписали штраф на дороге и обязали пройти повторное обучение теории вождения на дому. С этим возникла проблема: Джилл не могла прикоснуться к учебнику из-за старого страха, связанного с официальными документами, который появился у нее со времен развода. (Когда Эрика в 16 лет захотела получить права, ей пришлось ждать три года, потому что Джилл не могла