Тьма. Том 3 - Лео Сухов

там на третьем ряду застав нашествие остановить Тьму, пусть и на время. Мы не были родовитыми и двусердыми. Но мы сражались… А вот богатства у нас не было. А у Егора и ещё тысяч таких, как он, уже и не будет. Они умерли… И на этом всё.

— Значит, там, где нас нет, хорошо, потому что мы просто думаем, что там хорошо, да? — сделала внезапный вывод девушка.

— Обычно так и есть… Везде бывает плохо, — я вздохнул. — Ты ведь раньше никогда не пила, да?

— Нет… Никогда, — снова беззвучно икнув, призналась Покровская. — Я вообще много чего не делала… Постоянно пряталась, постоянно училась… А ещё постоянно боялась. Боялась, что вот-вот до меня доберутся, и всё…

— Ты, сама по себе, им не нужна, — улыбнулся я. — Им нужно имущество. Просто вещи. Каждый из ребят там, на первом ряду, отдал бы всё, чтобы выжить. Если бы мог, конечно.

Взлетев в тёмное небо, первая ракета взорвалась шаром светящихся искр. За ней полетела вторая. Затем третья.

— С Новым годом! — поздравил я Покровскую.

— С Новым годом! — кивнула она. — Давай ещё выпьем, и я пойду, ладно?

— Ну кто я такой, чтобы тебя держать? — я с улыбкой вернулся к столу. — А выпить — пожалуйста. Но, пожалуйста, после этого бокала больше сегодня не пей. Иначе очень плохо с утра будет.

— Больше не буду… — Авелина уселась на стул. — Нет, завтра выпью… Чуть-чуть… На выступлении… Этих… Как их… «Степняков»?..

Мы выпили. А потом девушка ушла, оставив меня с вином в моём бокале, которое я честно и не очень быстро прикончил. В конце концов, имею я тоже право посидеть и поплакаться? Имею! Жаль, потенциальная «жилетка» спать пошла. Значит, снова придётся Феде и Андрею жаловаться на наши общие невзгоды.

Или Тёме, который, проводив Авелину до комнаты, устроился на стуле рядом.

Утро было оглушительно тихим. Город ещё спал после праздника. Те, кто гулял до самого утра, уже успели вернуться, а те, кто праздновал скромнее — ещё не проснулись. Испытав при мысли о них укол белой зависти, я сделал зарядку и выбрался на пробежку. Не хотелось, конечно, ужас как…

Но, благодаря опыту Андрея, я прекрасно знал: только дай себе поблажку — и заниматься будет всё труднее и труднее. А потом и вовсе забросишь спорт, с концами. Вот поэтому я и принуждал себя заниматься каждое утро, хотя бы символически.

После пробежки принял душ и спустился в столовую. У меня, конечно, не было надежды, что сегодня выдадут завтрак, но проверить-то стоило.

Оказалось, что завтрак будет. В пустой столовой виднелись несколько подносов, на которых лежали маленькие листики с фамилиями. На каждом подносе — три варёных яйца, хлеб с маслом и пара толстых кусков сыра. И всё это было накрыто прозрачными крышками, из-под которых тянуло холодком.

Я переключился на теневое зрение и даже не удивился, обнаружив плетения. Одной из составных частей была основа «замороз». Училище не пожалело теневого охлаждения на своих сотрудников и учащихся.

Стоило открыть крышку, и плетение распалось. Я быстро позавтракал, поставил поднос на стойку с грязной посудой и пошёл обратно. А в дверях столовой нос к носу столкнулся с Покровской.

Выглядела девушка помятой. Даже симпатичное личико припухло. Впрочем, Авелина пыталась скрыть сей факт за длинными волосами, но выходило не очень.

Сразу захотелось дать ей водички и местный аналог аспирина. Но ведь откажется от моей заботы, точно знаю…

— Привет, — первым поздоровался я.

— Привет… — Покровская огляделась и тихо пробормотала: — Ты прости… Сорвалась вчера.

— Всё хорошо, — я ободряюще ей улыбнулся. — Иногда всем надо срываться, да?

— Надеюсь… — вздохнув, кивнула она.

— Главное помнить, что в этом состоянии делала и говорила! — поделился я житейской мудростью.

— Я помню… — девушка ещё раз кивнула, а потом вдруг лукаво посмотрела на меня: — А может, завтрак на крыше?

— А давай! — согласился я. — Только я побегу вперёд: чай поставлю.

— О да… Чай… — оживившись, Покровская радостно закивала.

Не сговариваясь, на сей раз мы решили не обсуждать серьёзные темы. Я рассказывал смешные истории из гимназии, а Авелина про своё. Хотя у неё рассказов было очень мало.

После завтрака Покровская вернулась к себе и больше уже не выходила. Училище постепенно наполнялось людьми. Возвращались учащиеся, преподаватели, и девушка, видимо, была не готова общаться со всеми этими людьми. Если честно, я вообще не мог взять в толк, почему Вася вдруг пригласила Авелину…

Как, впрочем, и того, почему Авелина вдруг открылась мне.

Зато теперь я понимал, почему Малая не могла её отчислить. Какое тут отчислить, если именно Покровской ты платишь за аренду земли? Весь город Покровск-на-Карамысе некогда был построен родом Покровских. Там жили их крепостные и вассалы. А потом, когда крепостную систему отменили, Покровские, чтобы не переносить город — сдали его в аренду населению. И сумма, которую они запрашивали, насколько я понял, была не такой уж большой.

Всё это можно было узнать из сети, просто взявшись за изучение вопроса. Я мог бы, конечно, и раньше узнать, однако не до того было. А тут полез искать и нашёл старые новости в оцифрованных подшивках газет. Хороший был род… Легко согласился отпустить людей, легко передал им город, оставив за собой лишь городской кремль, легко нашёл новые источники доходов…

А потом что-то вдруг произошло. И бывшие вассалы, при поддержке других родов, сожгли Покровский кремль дотла. С того дня война не утихала ни на день. Род Покровских сражался люто, за каждого своего брал кровь десятка врагов. Но противников оказалось слишком много… И они додавили. Последняя из Покровских училась вместе со мной. И она действительно была последней…

Род вырезали подчистую: три с половиной сотни в старших семьях, ещё несколько сотен в младших, плюс тысяч тридцать человек, в той или иной мере с родом связанных. Даже всех бастардов нашли и перебили. И ни слова о том, что стало причиной конфликта. Ни словечка… А ведь эта родовая война унесла несколько сотен тысяч жизней. Да, не одномоментно, а за прошедшее столетие, но всё-таки…

Под конец, когда, видимо, Покровские осознали, что их решили вырезать подчистую — стали отвечать тем же. Последний глава рода дважды оказывался на каторге за убийство обычных. А ещё раз двадцать его