Любовный недуг - Анхелес Мастретта

– Как это произошло? – спросила Эмилия.

– Я сама это сделала, – ответила она.

Эмилия поцеловала ее, сопереживая страдалице от всей своей юной души, и снова ее обожгло чувство вины. Она не смогла скрыть своего смятения. И долго плакала возле умирающей девушки, смотревшей сквозь нее, как за горизонт. Она плакала из-за дружбы, которой между ними не было, из-за пропасти между мирами, где они жили, из-за ангела-разрушителя, присевшего на краешек ее губ. Она сидела с ней, пока девушка не растворилась в своей бледности. Потом Эмилия встала с пола и призналась в своей беспомощности.

Мужчина обругал плачущего молча мальчика и вышел из комнаты, не переставая браниться. Он ушел не обернувшись, как уходят мужчины, когда знают, что не смогут вернуться.

Хозяйка комнаты рассказала, что слышала стоны девушки еще ночью, но подумала, что это оттого, что на ней мужчина. Она пустила ее в комнату, потому что она была любовницей брата ее мужа, этого пьяницы и бездельника, у которого не было своего угла и который просился к ней на постой, когда у него случалась какая-нибудь женщина.

В конце концов она сказала, что во всем виноват этот мужчина, которого Эмилия видела. По общему мнению, он был просто подонок. А его любовницу они приняли, потому что она смеялась, словно у нее были на то причины, и потому что ее мальчик был очень добрый и предупредительный, но если девушка умрет, то они могли поклясться, что ноги этого грязного пьяницы здесь больше не будет.

Тут в комнату, словно капля живой воды, просочился священник. На нем была изношенная сутана с расстегнутой пуговицей на вороте, потому что если его застегнуть, то он становился как ярмо. Эмилия была с ним знакома. Это был единственный священник, друживший с ее отцом. Единственный священник, никогда не молившийся по обязанности и не говоривший о Боге не к месту. Отец Кастильо был из тех же мест, что и Диего. Неутомимый в работе и разумный в суждениях, он был еще и хорошим собеседником. Он заходил в аптеку раз в три дня, чтобы выпить кофе, и именно от него услышала Хосефа про войну и разодранную подушку.

Когда Эмилия его увидела и почувствовала дружеское объятие его взгляда, она смогла слегка улыбнуться. Она чувствовала себя такой потерянной, такой ни на что не способной. Она сделала шаг ему навстречу и стала рассказывать, что произошло. Он похлопал ее по плечу и принялся искать что-то в карманах брюк, подобрав сутану. Через некоторое время он достал из глубины одного из карманов выцветшую епитрахиль и попросил оставить его наедине с больной. Женщины вышли и укрылись в тени единственного дерева.

Эмилия разговаривала с ними, когда священник вышел к ним. Девушка умерла.

– Наконец-то она сможет отдохнуть, – сказала хозяйка комнаты. Все поспешили в дом, чтобы посмотреть на умершую, словно она только что вернулась издалека. Они положили вокруг цветы, воткнули огарки свечей в земляной пол комнаты и попросили священника помолиться за нее.

Кастильо послушно согласился, как человек, исполняющий свой долг спокойно и просто. Эмилия подумала, что он наложил печать на свои уста, такую же крепкую, какой она решила запечатать свои. Она никогда раньше не видела, как кто-нибудь умирает, но эта девушка и не жила толком. Наверное, она жила, только когда смеялась. Малыш Эрнесто стоял рядом с ней. Он больше не плакал.

– Куда она ушла? – спросил он Эмилию. Ей даже показалось, что этот вопрос слетел с ее собственного языка, который она пыталась прикусить. Она хотела ему ответить, что никуда, но не смогла произнести эти слова, самые правильные, по ее мнению.

– Туда, где живут умершие, – ответила она.

На следующий день, сходив с ним на похороны его матери на городское кладбище, Эмилия подала ему руку, чтобы попрощаться и избавиться наконец от этого кошмара. Они договорились с Кастильо зайти вместе в аптеку за Диего, потом подняться к ним наверх и попытаться что-нибудь съесть за гостеприимным столом Хосефы. Но мальчик, взяв ее нежную руку в свои, ухватился за нее изо всех сил и попросил забрать его с собой. Его маленькая сестра жила в доме какой-то сеньоры, и он даже не знал, где ее искать. Еще он не знал, кто его отец, и ему негде было спать.

– Когда это закончится? – прошептала Эмилия Саури на ухо отцу Кастильо.

– Никогда, – сказал священник и взял мальчика за руку.

Антонио Савальса и Диего Саури разговаривали, стоя за прилавком аптеки, когда туда вошла эта необычная троица. У Савальсы на глазах были очки, потому что перед этим он читал одну из старинных книг, с помощью которых Диего утолял свою страсть к путешествиям. Объехать полмира и прожить потом большую часть своей жизни на одном месте, прикованным к одним и тем же глазам и безумно любя одну и ту же женщину, – это иногда приводило его в состояние тревоги. Тогда, пребывая в полной уверенности, что пытаться что-то изменить просто смешно, Диего Саури, уткнувшись в картинки в своих книгах, путешествовал целыми вечерами по Индии и Марокко, Пакистану и Китаю. Спустя несколько дней, проведенных в разладе со своими желаниями, он возвращался в гостиную своего дома и за прилавок своей аптеки, обновленный и торжествующий, в полной уверенности, что сделал в свое время правильный выбор, оставшись внутри невидимых крепостных стен, окружавших город под названием Хосефа Вейтиа.

Он никому не рассказывал об этих своих побегах до встречи с Савальсой. Оба они повидали другие страны, и оба пылали страстью к Вейтиа. Одного из них – мать, а другого – дочь свели с ума, когда они проникли в их мир, простой на первый взгляд и полный потайных уголков, спокойный и запутанный, безрассудный и улыбчивый, трепетный и сильный.

Савальса пришел в этот вечер в дом Ла Эстрелья в расстроенных чувствах, ему не терпелось выплакать на груди аптекаря все свои сомнения до последней капли. За три часа, что Эмилия была на похоронах, они успели все и даже проехались по Турции и Персидскому заливу.

Умом аптекарь понимал, что на свете нет лучшего мужчины для его дочери, чем этот врач, но он знал, что все происходит так, как происходит, а не как ты этого хочешь, и что его Эмилия безнадежно остается во власти другого. Однако он научился у Хосефы говорить по возможности только часть правды, когда нельзя сказать ее целиком. Так что он не стал лишать Савальсу последней надежды и оставил за ним право щедро делиться разочарованиями с кем ему хочется. Эмилия – женщина XX века, подумал он с гордостью, она сама знает, что делает.

Савальса не снял очки, увидев идущую ему навстречу девушку, причинявшую ему столько страданий. И на секунду он подумал, что из-за деформации линз ему кажется, что она почти бежит, таща за собой мальчика и священника.

Эмилия подмигнула отцу, отпустила руку Эрнес-то, уверенная, что священник сам все объяснит, и направилась прямиком к Савальсе. Подав ему руку, она призналась, как ей было больно от собственной беспомощности и как он ей был нужен рядом тогда. И все это шепотом, от которого доктор пришел в экстаз. Не выпуская ее руки, Савальса погладил Эмилию Саури по щеке.

– Равнодушные врачи – это самые плохие врачи, – сказал он ей, словно одобряя ее печаль, он говорил ей обо всем многообещающем и прекрасном, что он угадывал в тайниках ее души.