Украсть богача - Рахул Райна

на дупатту[169] и спотыкался; престарелые близорукие джентльмены взирали на него с обожанием. Я же был в парике с челкой до бровей. Странная наша троица поднялась по ступенькам к кассам, где, несмотря на все старания гигантских стонущих кондиционеров, было очень душно.

В дальнем конце зала, возле эскалаторов, ведущих к поездам, стоял Сумит. Он был один. Где же его подлипалы, так старательно копировавшие его наряды?

Мы подошли. Я толкал Абхи перед собой, взяв его за плечи. За нами плелся Руди, отбиваясь от прохожих, которые пытались ущипнуть его за талию.

– Вот козел, вот козел, – приговаривал он то и дело. Уж не знаю, кого он имел в виду – меня или приставал.

– Сумит, – сказал я, когда мы остановились перед ним в гомоне кипевших вокруг нас миллионов мужчин в рубашках с мокрыми подмышками.

– Кто эта леди? – первым делом спросил он.

Вид у него был очень усталый. И очень довольный. Слишком довольный. Во взгляде его мелькнуло ликование. Мятая рубашка висела на нем как на вешалке. И «Пако Рабаном» от него больше не пахло. От него пахло метро.

Он казался голодным. Он казался жалким. Он выглядел как молодой человек, который вот-вот сорвет жирный куш. От прежнего Сумита не осталось и следа. Ни подхалимов, ни денег, ни парфюма, лишь абсолютное отчаяние.

Черт.

Он улыбнулся и достал нож – небольшой, с лезвием дюйма в три. Никто из окружающих ничего не заметил. А то, что вокруг кричали, показывали пальцами, грозили кулаками – так это у нас обычное дело в метро в часы пик.

Как вы себя поведете, если вам при всех угрожают ножом? Вряд ли разумно.

– Он пойдет со мной, – сказал Сумит.

– Ах ты уллу ка паттха[170], – ответил я. – Ах ты предатель, тиис маар хан[171].

Сумит рассмеялся.

– Да ты хоть знаешь, сколько бабла у его папаши? – произнес он так, словно это все объясняет. Какие еще нужны причины?

– Мудила гребаный, – сказал я.

И зря. Вот что бывает, когда плохо разбираешься в собственных чувствах.

– И это после того, как ты со мной обошелся, брат? – ответил Сумит. – После того, как ты послал меня на хер? У меня не было ничего, теперь у меня есть этот парень. И как только его отец обо всем узнает, отвалит мне кучу бабок.

Руди от волнения разрумянился ярче собственного сари. Абхи начал что-то говорить, заикаясь. Не убирая нож от моих ребер, Сумит протиснулся мимо меня и едва увернулся от тучного офисного работника.

Сумит взял Абхи за руку. Прищурясь, вгляделся в лицо Руди, покачал головой.

Представьте, что было бы, узнай он парня. Наш дурацкий план рухнул бы, и уничтожил бы его не кто-нибудь, а Сумит. Такое я бы точно не пережил.

– Удачи в следующий раз, Рамеш! – сказал он. – Теперь ты поймешь, как я жил эти месяцы.

Абхи снова расплакался. Если он намерен унаследовать компанию отца, ему придется закалять характер. Я провожал взглядом его несчастное лицо; Сумит увел мальчишку за собой, и они растворились в толпе, как сахар в чае.

– И что нам теперь делать? – спросил меня на ухо Руди.

Рана болела.

Отличный вопрос, мать его.

– Давай за ними. – Я принялся пробираться сквозь толпу. Руди бежал за мной, удивляя офисный планктон хриплым голосом и тем, что оттоптал им все ноги своими кроссовками «Адидас».

Слева донесся крик, я обернулся и увидел, что с эскалатора нам лихорадочно машет Абхи. Сумит расталкивал пассажиров, те вопили, заваливались друг на друга.

– На эскалатор! – крикнул я, и мы с Руди рванули сквозь лабиринт влажных упитанных тел, сквозь марево пота и вони. Я хватал кого-то за плечи, тысячу раз извинялся, чуял запах желудочной кислоты и нечищеных зубов. Я не сводил глаз с эскалатора.

Мы пробились к ступенькам и побежали вверх мимо вскрикивавших от возмущения пассажиров. Абхи скрылся из виду на платформе. С пронзительным электрическим визгом подходил поезд.

– С дороги! – орал бегущий впереди меня Руди, расталкивая пассажиров и пытаясь одновременно запахнуть сари. Та еще задачка. Мы перемахнули через турникеты, вывалились на платформу – и поезд закрыл двери прямо у нас перед носом. За окнами мелькнуло призрачное, искаженное плачем, бледное как мел лицо, и поезд ушел – тридцать секунд от остановки до отправления, спасибо тебе, метро, спасибо тебе, правительство, спасибо тебе, цивилизация, черт тебя дери.

Я врезался в спину Руди, и он едва не свалился на контактный рельс. То-то была бы жуткая и позорная кончина для мультимиллионера, то-то растерялись бы журналисты: обнаружено обгоревшее тело Рудракша Саксены в женской одежде, и не где-нибудь, а в восточном Дели.

– И что теперь? – спросил Руди. Потные пряди парика облепили его раскрасневшееся лицо.

– Нас преследует разъяренный застройщик-магнат, сына которого только что похитили во второй раз. Еще у него есть слуга-психопат. И мы потеряли то единственное, что им дороже всего, – единственное, что могло бы спасти нас от смерти и позора.

Я взглянул на Руди.

– К Оберою? – предложил он.

– Да, – согласился я.

«Почему бы не макнуть в это дерьмо и его», – одновременно подумали мы.

И отправились к нашему продюсеру.

Тринадцать

Я забрал из ванной все деньги: сто девяносто две тысячи ганди хрустящими сиреневыми двухтысячными купюрами.

Нужно было поживее выметаться из квартиры. Руди жаловался на одежду: жарко, жмет, пристают. Я пообещал ему, что в следующий раз купим ему сари того цвета, который выберет он сам.

На углу у базарчика в двух улицах от дома мы остановили машину и направились в Ганди Нагар[172].

Если обитатель Дели хочет спрятаться от всех, он едет в Ганди Нагар. Ну и за покупками тоже, конечно: одно из немногих мест, где пока что не встретишь белых девушек, которые покупают хипповые шаровары. В фильмах они обычно едут в Пахаргандж[173], но теперь туда, увы, стекаются в основном туристы-наркоманы в поисках натуры для новой повести.

Я наобум выбрал отель. «Гита Рест Хаус», владелица – женщина-сикх средних лет с непроницаемым лицом.

Она посмотрела на мою свежевыбритую «невесту» под розовой вуалью и наверняка подумала: страшненькая, конечно, но хоть кожа посветлее, чем у него. Хозяйка взяла с нас плату за три ночи. Я дал ей чуть больше.

– Убирать номер не надо, – предупредил я.

Женщина без лишних вопросов спрятала деньги в карман. Люблю таких людей. Прямолинейные, грубые, беспринципные.

Телевизор за ее спиной надрывно орал что-то о Пакистане, терроризме, потом показали Шах Рукха и Айшварию в Каннах, врученные «Оскары» и фильмы белых