Мозг прирученный. Что делает нас людьми? - Брюс Гуд

Иногда эмоции заразительны. Именно этим объясняются ситуации, когда эмоциональные проявления окружающих автоматически запускают и наши собственные эмоции. Многие готовы заплакать, видя, как другие плачут на свадьбах или похоронах. Или вспомните смех, от которого нелегко удержаться, когда рядом смеется друг, — несмотря на то что в присутствии посторонних лучше бы сохранять серьезность. Актеры жалуются, что иногда очень трудно сдерживаться, играя на сцене труп.

Смех и слезы — два вида социальных эмоций, способных, подобно невольному спазму, охватить всю группу. Разделяя эти эмоции, мы переживаем совместный опыт, заставляющий нас живо ощущать связь друг с другом. Мы знаем, что это врожденное, а не приобретенное умение, потому что младенцы тоже копируют эмоции окружающих. Они плачут, когда плачут другие дети рядом или когда видят вокруг расстроенные лица. Чарльз Дарвин описывал, как его маленький сын Уильям был эмоционально обманут няней: «Когда ему было чуть больше шести месяцев, няня притворилась, что плачет, и я увидел, как его лицо мгновенно приобрело грустное выражение, а уголки рта поползли вниз».

Какой же смысл может нести заразительность эмоций и почему мы копируем одни эмоции и не копируем другие? Одно из возможных объяснений состоит в том, что выражение лица появилось в процессе эволюции как адаптация к угрозе. Страх меняет форму лица и поднимает наши брови, делая нас более восприимчивыми к информации из окружающего мира. С другой стороны, отвращение, при котором мы морщим нос и закрываем глаза, дает противоположный эффект, делая нас менее чувствительными к потенциально неприятным раздражителям. Слыша или видя, как кого-то рвет, мы тоже начинаем давиться, вероятно, готовясь избавиться таким же образом от содержимого желудка, ведь мы оба могли съесть что-нибудь неправильное.

Наша способность к подражанию поддерживается мозговыми механизмами, составляющими часть так называемой зеркальной системы — сети областей мозга, включающих нейроны в двигательной коре, которая управляет нашими движениями. Эти нейроны обычно активны, когда мы планируем и выполняем какие-то действия. Однако в 1990-е гг. исследователи в Парме случайно сделали открытие относительно двигательных нейронов, которому суждено было изменить наши представления о себе и о том, что управляет нашими действиями. Витторио Галлезе и его коллеги измеряли сигналы одного конкретного нейрона в премоторной области коры макаки-резуса при помощи тончайшего электрода. Когда обезьяна тянулась за изюмом, клетка буквально взрывалась активностью. В этом ничего неожиданного не было — ведь это премоторный нейрон, инициирующий движение. Однако итальянские исследователи были поражены, когда увидели, что та же клетка срабатывала и тогда, когда обезьяна всего лишь наблюдала, как к изюму тянется экспериментатор — действием-то при этом управлял мозг человека!

Причина, по которой это открытие вызвало такой ажиотаж, проста: прежде считалось, что восприятием действий окружающих занимаются другие области мозга, не те, что управляют собственными движениями индивида. А итальянские ученые показали, что примерно каждый десятый нейрон в этой области «зеркально отражает» поведение окружающих. Создавалось впечатление, что зеркальные нейроны в мозгу обезьяны подражают действиям других. Нейробиолог Кристиан Кейзерс объяснил: «Найти премоторный нейрон, который отзывается на вид чужого действия, было столь же удивительно, как обнаружить случайно, что ваш телевизор, который, как вы считали, только воспроизводит изображения, все эти годы еще и записывал все, что происходит в комнате».

Двойная роль зеркального нейрона — копирование поведения окружающих и выполнение собственных движений — распалила ученое сообщество. Непосредственная синхронизация нашего мозга с мозгом окружающих через наблюдение за ними могла бы объяснить и слезы на свадьбе, и восприятие чужой боли, и эмоциональное заражение, и всевозможные варианты социального поведения, указывающие на способность человека к подражанию. В каком-то смысле можно сказать, что ученые обнаружили непосредственную телепатическую связь между сознаниями людей. Было даже объявлено, что открытие зеркальных нейронов имеет такое же значение для понимания мозга, как открытие структуры ДНК для биологии. Это, конечно, преувеличение, но из него видно, какой интерес вызвали зеркальные нейроны.

Некоторые ученые, однако, отнеслись к этому открытию скептически, поскольку непосредственных записей сигналов, поступающих от нейронов человеческого мозга, сделано не было. Но в 2010 г. нейрохирург Ицхак Фрид опубликовал результаты исследования пациентов, которых он лечил от эпилепсии. Чтобы изолировать затронутую болезнью область мозга, он вводил электроды и определял, какие области необходимо удалить хирургическим путем, — примерно так же, как делал это Уайлдер Пенфилд много лет назад. Во время этой процедуры пациенты пребывали в полном сознании и могли участвовать в исследовании, призванном раз и навсегда установить присутствие зеркальных нейронов. Пациентов просили улыбнуться, нахмуриться, соединить большой и указательный пальцы или сжать кулак. Когда Фриду удавалось обнаружить нейроны, активно работавшие во время одного из этих движений, пациенту показывали видеозапись, на которой что-то подобное делал другой человек. Точно как у макаки-резуса, премоторные нейроны активировались как собственными действиями, так и наблюдением за тем, как кто-то другой проделывает то же самое, — вот вам и зеркальные нейроны у человека. Главный вопрос в том, как они туда попали. Что это — просто нейроны, которые после многих лет наблюдения за другими и синхронизации собственных действий с поведением окружающих приобрели двойную функцию? Или, может быть, младенцы приходят в этот мир с заранее настроенными зеркальными нейронами? Это объяснило бы рассказы о том, что новорожденные иногда без всякой подготовки копируют выражение лица взрослого.

Как уже говорилось в главе 2, есть основания считать, что человек, возможно, рождается с рудиментарной способностью подражать окружающим. Младенческое подражание инстинктивно, но сама система — не примитивный механизм рабского копирования первого, кто попадется ребенку на глаза. Нет, постепенно младенец становится более разборчивым по отношению к окружающим, он оценивает каждого и относит либо к друзьям, либо к врагам. Первоначально в друзья попадают те, кто разделяет интересы и пристрастия ребенка. В эксперименте по изучению пищевых предпочтений одиннадцатимесячным детям предложили на выбор печенье и хлопья из двух чашек. Ребенок делал выбор, а потом смотрел, как к чашкам подходят две куклы. Каждая из кукол про одну чашку говорила: «Хм, да, мне это нравится», — а про вторую: «Ну нет, мне это не нравится» — и каждая из них выбирала свою чашку. Затем малышу предлагали поиграть с любой куклой на выбор. Четверо из пяти детей выбирали ту куклу, предпочтения которой совпали с его собственными, — вне зависимости от того, что именно они выбирали, печенье или хлопья. Еще до года малыши демонстрируют четкие признаки предпочтений и предубеждений. В этот период не только мозг младенца настраивается на лица и голоса окружающих его людей, но и сам он учится определять, кто похож на него, а кто нет.

Чтобы проводить такое различие, необходимо обладать способностью к самоидентификации — знать, кто ты такой и чем отличаешься от остальных. Наиболее наглядно эта способность проявляется на втором году жизни. Известно, что человек и другие общественные животные узнают себя в зеркале. Первоначально малыши относятся к собственному отражению как к партнеру по играм, но в возрасте примерно 18–20 месяцев они начинают устойчиво узнавать в отражении себя, что указывает на новый уровень самосознания. Где-то между двумя и тремя годами малыши могут демонстрировать признаки смущения, краснея. Когда кровь приливает к лицу, возникает румянец — индикатор неловкости в ситуации, которая привлекает нежелательное внимание окружающих. Чарльз Дарвин отмечал: