Монах и дочь палача. Паутина на пустом черепе - Амброз Бирс

Недалеко от опрятного глинобитного коттеджа, в котором росла Симпрелла, рос густой лес, простиравшийся на многие мили во всех направлениях, в зависимости от того, с какой стороны на него посмотреть. Он был устроен таким образом, что проще всего на свете было в него попасть, а еще проще было там остаться.

В центре этого лабиринта стоял замок – образчик ранней неразборчивой архитектуры, которая до последнего времени обширно применялась в строительстве пороховых заводов, но теперь совершенно исчезла. В этом баронском замке жил подходящий холостяк – великан, такой высокий, что пользовался приставной лестницей, чтобы надеть шляпу, и не мог сунуть руки в карманы, не встав на колени. Он жил в полном одиночестве и предавался дурным поступкам: придумывал законы о запрете спиртных напитков, требовал уплаты подоходного налога и пил кларет по шиллингу за бутылку. Однако увидев однажды Симпреллу, он согнулся в форме подковы, чтобы заглянуть в ее глаза. То ли на нее подействовала его поза, впечатлившая ожесточенное несчастьями юное сердце, то ли то, что он любезно сдержался и не съел ее, мне доподлинно неизвестно; я лишь знаю, что с этого момента она в него страшно влюбилась, так что читатель может выбрать научное или популярное объяснение в соответствии со своими склонностями.

Она немедленно попросила великана себе в мужья и получила согласие его родителей, передав в их руки своего отца; правда, она им объяснила, что он несъедобен, но зато его можно выпить прямо на месте.

Брак оказался очень счастливым, но домашние обязанности невесты были весьма утомительны. Она очень уставала, гарнируя коров к обеду, и ей было очень тяжело натирать ваксой сапоги своего мужа без всякой дополнительной опоры. Любое небольшое поручение отнимало у нее весь день. Однако она терпела все, не жалуясь, пока однажды утром он не попросил ее разделить его волосы на затылке на пробор – тут согбенное деревце ее духа внезапно разогнулось и хлестнуло его по лицу. Она собрала несколько французских романов и удалилась в одинокую башню, чтобы там излить душу в тщетных сожалениях.

Однажды Симпрелла увидела в лесу под окном прекрасную газель, смотревшую на нее мягкими черными глазами. Она высунулась из окна и сказала:

– Исчезни!

Газель не пошевелилась. Симпрелла замахала вышеописанными руками и повторила:

– Кыш!

Газель по-прежнему не шевелилась. Симпрелла решила, что у газели к ней, должно быть, какой-то счет, и поэтому закрыла ставни, опустила жалюзи и плотно сдвинула шторы. Через минуту она их открыла и высунулась наружу. После этого она спустилась вниз, чтобы осмотреть ошейник на газели и заказать себе такой же.

Когда газель увидела приближающуюся Симпреллу, она встала и, помахивая хвостом, медленно пошла в лес. Тут Симпрелла поняла, что это была сверхъестественная газель – ныне вымерший вид, который в те времена обитал в Шварцвальде в больших количествах, – и что ее послал какой-то добрый волшебник, имевший зуб против великана, чтобы вывести ее из леса. Это открытие ужасно ее обрадовало: она стала насвистывать заупокойную мессу, потом пропела гимн на латыни, а потом произнесла похоронную речь – все на одном дыхании. Вот такими безыскусными способами переполненное чувствами сердце было вынуждено выражать свою благодарность в XV веке; рекламные колонки в ежедневных газетах еще не были открыты для пера благодетелей.

Теперь все могло бы пойти хорошо, только вот не вышло. Следуя за своей освободительницей, Симпрелла увидела, что на золотом ошейнике газели были написаны таинственные слова: «РУКИ ПРОЧЬ!». Она очень старалась исполнить это предписание, делала все, что было в ее силах, она… Но к чему вдаваться в детали? Симпрелла была женщиной.

Едва ее пальцы коснулись тонкой цепочки, свисавшей с волшебного ошейника, как в глазах бедного животного появились две слезинки, которые тихо, но упорно потекли по морде газели, делая ее не столько рассерженной, сколько печальной. Газель с упреком посмотрела в лицо Симпрелле; это были ее первые слезы и ее последний взгляд – ровно через две минуты газель совершенно ослепла.

Больше мне особенно нечего рассказать. Великан заел себя до смерти; замок развалился и рассыпался, превратившись в свинарники; империи возникали и исчезали; иски в суде лорда-канцлера подавались и разрешались; счета от портного оплачивались; века приходили подобно незамужним теткам, без приглашения, и задерживались до тех пор, пока не становились обузой – а Симпрелла, проклятая волшебником, все еще водила свою слепую газель по бесконечным зарослям!

Всем прочим лабиринт открывал свой секрет. Охотник вступал в него, дровосек уверенно шагал в его глубинах, дитя крестьянина бесстрашно собирало папоротники в его бессолнечных зарослях. Но часто дитя бросало собранные растения, дровосек бежал домой, а сердце охотника уходило в пятки при виде прекрасного юного привидения, ведущего призрак слепой газели через тихие поляны. Я видел их там в 1860 году, когда охотился. Я их пристрелил.

Мои завистливые соперники всегда пытались поставить под сомнение эту историю, утверждая, что простая, неприукрашенная правда не может быть стоящим литературным произведением. Пусть так; мне все равно, как они ее называют. Роза, издающая любой другой запах, все равно останется красивой.

Осенью 1868 года я хотел отправиться из Сакраменто, Калифорния, в Сан-Франциско. Я немедленно пошел в железнодорожную кассу и купил билет, который, по словам кассира, поможет мне туда добраться. Но когда я попытался его задействовать, ничего не вышло. Напрасно я клал его на рельсы и садился сверху – он не двигался; а каждые пять минут по рельсам проезжал паровоз, и мне приходилось уходить с путей. Никогда еще я не путешествовал по такой неорганизованной ветке!

Затем я прибег к другому способу путешествовать – по реке и купил место на пароходе. Инженер, проектировавший этот пароход, однажды был кандидатом в законодательное собрание штата, когда я служил редактором газеты. Доведенный до бешенства теми аргументами, которые я выдвигал против его избрания (они состояли главным образом из рассказов о том, как его кузена повесили за конокрадство, и о том, что у его сестры невыносимо косят глаза, и свободный народ никогда не сможет этого вытерпеть), он поклялся отомстить. После его поражения на выборах я признался, что все обвинения были ложными – по крайней мере в том, что касалось его лично, но его это не утихомирило. Он объявил, что «поквитается со мной», и так и поступил: он взорвал пароход.

Оказавшись таким образом на берегу, я решил, что не буду зависеть от обычных перевозчиков, лишенных самой обычной вежливости. Я купил деревянный ящик, в который мог поместиться один человек и который нельзя было передать кому-то другому. Я лег в него, закрыл снаружи на двойной замок, донес до реки и пустил его плыть по водной глади. Вскоре я обнаружил, что ящик обладает врожденной склонностью переворачиваться. Перед отплытием я расчесал волосы на прямой пробор, но эта предосторожность не помогла: она не обеспечила мне неприкосновенности, а лишь беспристрастность – ящик переворачивался в одну сторону с той же готовностью, что и в другую. Этому злу я мог противопоставить лишь одно: я перекладывал табак во рту из стороны в сторону и таким образом держался вполне неплохо, пока мое судно не начало протекать около кормы.