Монах и дочь палача. Паутина на пустом черепе - Амброз Бирс

Покончив с ужином, он растянулся перед огнем и заснул. Генрих и Барбара были подавлены; они в молчании просидели почти до самого утра, ожидая, что джинн на ночь исчезнет, но этого не случилось. Более того, он не исчез и на следующее утро; встав с рассветом, он готовил завтрак, рассчитав его количество на основе крайне неумеренного потребления. Вскоре он принялся за еду с тем же непомерным аппетитом, который отличал его за ужином. Проглотив этот до абсурда огромный завтрак, он скорчил недовольную мину, стукнул хозяина кастрюлей, растянулся перед камином и снова заснул. Тайком обедая в кладовой, Генрих и Барбара признались друг другу, как тяжко у них на сердце из-за Сверхъестественного.

– Я ведь тебе говорил, – сказал Генрих, – поверь, терпение и трудолюбие в тысячу раз лучше, чем это невидимое агентство. Теперь я возьму эти чертовы щипцы, отнесу за милю от дома, потру их хорошенько и убегу.

Но он так этого и не сделал. Ночью выпало десять футов снега, который пролежал всю зиму.

Ранней весной из придорожного коттеджа показалась шатающаяся фигура мужчины, который тащил за собой через море растаявшего снега спотыкающуюся женщину подавленного вида. Забытые, больные, изголодавшиеся и лишенные мужества, эти печальные старики шли по дороге, пока не добрались до перекрестка, от которого все дороги вели в Лагерхаус, где увидели обрывки прикрепленного к столбу плаката. На нем было написано:

ПРОПАЛ, заблудился или был украден из Большого музея герра Шаакхофера знаменитый патагонский великан Уголула, рост 8 футов 2 дюйма, элегантного телосложения, красивый, с умным лицом, веселый и живой собеседник, приятный в обращении, умеренный в питании, безобидного и послушного нрава. Откликается на прозвище «Фриц Знеддекер». Любой, кто вернет его герру Шаакхоферу, безо всяких расспросов получит вознаграждение в семь талеров.

Предложение было соблазнительным, но они не стали возвращаться за великаном. Позже его нашли сладко спящим у камина после ужина, состоявшего из пустых бочонков и ящиков. Оказалось, что он слишком растолстел, чтобы выйти через дверь, поэтому дом снесли, чтобы его выпустить. Вот так и вышло, что теперь от коттеджа остались одни руины.

– Псссст!

Дэн Голби поднял руку, призывая к тишине; через мгновение мы все сидели тихо, как мыши. Потом этот звук раздался снова; ночной ветер принес его откуда-то с темных гор, через многие мили безлесной равнины – низкий, печальный, рыдающий звук, словно плач задыхающегося ребенка. Это был всего лишь волчий вой, а волк – последний, кого станет бояться тот, кто знаком с его трусливой натурой; однако в этом «крике между молчаниями» было что-то столь странное и неземное, что-то настолько наводящее на мысли о банши и могилах, что мы, хоть и были старыми альпинистами, знакомыми с этим звуком, ощутили инстинктивный трепет – не страх, а лишь чувство полного одиночества и заброшенности. Для слуха смертных нет другого звука, который обладает столь странной властью над воображением, как ночной вой этого несчастного животного, разносящийся по унылой равнине, которую он так не любит.

Мы невольно придвинулись ближе друг к другу, а кто-то поворошил костер, и тот выбросил вверх высокий столб пламени, расширив черный круг тьмы, окружавшей нас со всех сторон. Снова раздался далекий еле слышный вой, и с противоположной стороны на него ответил второй, еще более далекий и слабый. А потом еще один, и еще один – дюжина, сотня голосов разом, и через три минуты нам показалось, что весь невидимый внешний мир состоит из волков, воющих нестройными голосами по какому-то неведомому капризу природы.

В этот момент было приятно наблюдать за выражением лица Старого Ника. Его группа присоединилась к нам в Форт Бентон, куда он приплыл вверх по Миссури на пароходе. Это было его первое путешествие по равнинам, и в первый же день его привычка ворчать и во всем находить недостатки обеспечила ему прозвище Старого Ника-Привереды, которое со временем сократилось до Старого Ника. Он знал о волках и других животных не больше естествоиспытателя и теперь был несколько напуган. Он скорчился за своим седлом и пожитками, изо всех сил прислушиваясь и выставив перед собой руки с растопыренными пальцами; его лицо посерело от страха, а рот приоткрылся.

Внезапно Дэн Голби, наблюдавший за ним с веселой улыбкой, принял серьезный вид, с минуту внимательно прислушивался, а потом заметил:

– Ребята, если б я не знал, что это волки, я бы сказал, что нам лучше убраться отсюда подальше.

– Что? – тут же воскликнул Ник. – Если бы ты не знал, что это волки? А кто же еще это может быть? И что может быть хуже?

– А, среди нас несведущий! – ответил Дэн, хитро подмигнув остальным. – Ну, это, конечно, могут быть индейцы. Ты разве не знаешь, старый бездельник, что так краснокожие дьяволы устраивают неожиданный набег? Разве ты не знаешь, что, когда слышишь вот такой вой волчьей стаи ночью, можно ставить сто к одному, что у них при себе луки и стрелы?

Тут охотники, сидевшие по другую сторону костра и не увидевшие предупреждающего подмигивания Дэна, добродушно рассмеялись и принялись подшучивать над ним. Дэн притворился, что его это очень злит, встал, подошел к ним и принялся с ними спорить. На удивление быстро они с ним согласились!

К этому времени Старый Ник всерьез встревожился. Он заерзал, осмотрел ружье и пистолеты, затянул потуже ремень и стал поглядывать в сторону своего коня. Его тревога стала такой мучительной, что он даже не пытался ее скрыть. Мы со своей стороны притворились, что отчасти ее разделяем. Один из нас в конце концов спросил Дэна, точно ли он уверен, что это волки. Тогда Дэн долго прислушивался, прильнув ухом к земле, после чего неуверенно сказал:

– Нет, абсолютной уверенности у меня нет; но я думаю, что это волки. Но все равно не помешает приготовиться ко всему; полагаю, всегда хорошо быть готовым к чему угодно.

Нику больше не нужны были доказательства: он схватил седло и упряжь, набросил их на своего мустанга и ловко оседлал его, сделав это быстрее, чем я об этом рассказываю. Остальным было лень подыгрывать Дэну в полную силу, так что мы удовлетворились тем, что притворились, будто осматриваем свое оружие. Все это время волки, привлеченные костром, подходили все ближе, воя, словно легион демонов. Если бы Ник знал, что один-единственный выстрел из пистолета заставит их опрометью разбежаться, то думаю, он бы выстрелил; он же, думая, что это индейцы, стоял рядом со своей лошадью и трясся, пока его зубы не застучали словно игральные кости в стакане.

– Нет, – невозмутимо продолжал Дэн, – это не могут быть индейцы; если бы это были они, мы бы, возможно, услышали пару раз крик совы. Вожди иногда ухают на манер совы, чтобы дать знать остальным, что они сражаются как мужчины, и чтобы показать, где именно они находятся.

– Уххууу – хуу – хууу!

Этот звук застал нас врасплох. Ник одним прыжком вскочил на своего сонного мустанга, с такой силой плюхнувшись ему на спину, что конь меньшего размера мог бы упасть. Мы все вскочили на ноги, кроме Джерри Ханкера, который лежал на животе, закрыв голову руками, и которого мы считали крепко спящим. Один взгляд на него успокоил нас касательно «совиного» крика, и все расселись по местам, притворяясь, будто вскочили, только чтобы напугать Ника.