Убийца из прошлого - Моника Кристенсен

– Слыхал, что экспедицию могут снарядить скорее, чем мы думаем. Поговаривают о том, что на архипелаг будет отправлена военная эскадра.

– Ах вот как, ты слыхал, – отозвался Харальд. – И кто это тебе сказал? Русские? Или, может, «Милорг»?

Он растерялся, не понимая, почему этот высокий, слегка сутулый человек вдруг начал язвить, – прежде за ним такого не водилось.

– Бабу нашему Харальду надо, и поживее, а то он скоро плесенью зарастёт, – отшутился он. Приятели наградили его смехом. Харальду ничего не оставалось, как улыбнуться вместе со всеми. Но он по-прежнему держался отстранённо. Между ними явно что-то произошло. Дни шли, складываясь в недели, товарищей он почти не видел, но всё время напряжённо думал о том, что могло их настроить против него. Однако, как ни старался, не вспомнил ничего такого, что он мог бы сказать или сделать неправильно.

Жизнь тем временем потекла по новому руслу. Оказалось, что он способный пулемётчик. Постепенно он ближе сошёлся со своими однополчанами. Время, проведённое на шахтах Шпицбергена, словно ушло далеко в прошлое. По вечерам он ходил в паб, играл в бильярд и в дартс, хвастался, ругался, распевал песни – как с местными, так и с новыми приятелями из бригады.

У него появилась девушка. Кажется, для них обоих это стало неожиданностью. По-английски она говорила с заметным шотландским акцентом, но, к счастью, была не слишком разговорчива. Обычно они встречались в пабе неподалёку от казарм. Выпивали по кружке-другой, он – пива, она – крепчайшего яблочного сидра, потом пешком добирались до городской окраины и поднимались по крутой лестнице, устланной толстым пятнистым ковром. Она снимала комнату на третьем этаже. Хозяева отличались строгостью: никаких мужчин в комнате. Он думал, что она старше, что ей под тридцать. Назвав как-то свой возраст, она сильно его удивила: они оказались почти ровесниками, обоим было по двадцать с небольшим.

У неё были карие глаза и тёмные волосы, небольшой рост и пышная фигура. Она не пыталась с ним кокетничать, не выделывалась, когда раздевалась, стоя возле своей скрипучей кровати, и он был ей за это признателен. Самой дорогой её вещью были чулки, и их ему трогать не разрешалось. Больше никаких распаляющих страсть вещей у неё в гардеробе не было. Простой белый корсет, к которому цеплялись чулки, доходящие до самой талии розовые трусы и бюстгальтер – по-видимому, единственный: он ни разу не видел, чтобы она его меняла или стирала. Её руки слабо пахли луком. Она работала поварихой в пансионе.

Один-единственный раз она показала, что думает о будущем. Спросила, где его искать, если будет ребёнок. Если война закончится, он вернётся домой в Норвегию? Должно быть, он посмотрел на неё с таким ужасом, что она больше никогда об этом не заикалась.

Зима закончилась, и пришла весна. Когда в полку под строжайшим секретом объявили, что на Шпицберген с целью захвата будут отправлены вооружённые части, он почувствовал облегчение. Ложь, сочинённая, чтобы произвести впечатление на товарищей, обернулась правдой. Его это позабавило. В очереди горняков, выстроившихся, чтобы записаться добровольцами, он стоял одним из первых.

Но встречаться с девушкой он продолжал вплоть до самого отъезда. И не собирался устраивать драмы из всей этой истории. В одну из ночей, сидя рядом с ней на кровати и уже натягивая носки, чтобы уходить, он шёпотом сказал:

– Я – солдат, ты же знаешь, я буду сражаться за то, чтобы моя страна вновь стала свободной.

Он купил ей в подарок фарфоровую брошку, расписанную мелкими лиловыми вересковыми цветочками, и отдал вместе со всеми оставшимися английскими деньгами. Она не плакала, только улыбнулась с такой благодарностью, что у него неприятно кольнуло в груди – то ли от страха, то ли от злости. Он же ничего ей не обещал.

К операции «Фритхам» норвежская бригада готовилась основательно. Планы вырабатывались на самых разных уровнях, причём независимо друг от друга. Общего в них было то, что во главу угла ставилось возобновление угледобычи. Директору акционерного общества Шпицбергенская угледобывающая компания «Стуре Ношке» Эйнару Свердрупу присвоили звание старшего лейтенанта и назначили его руководителем всей операции; он прошёл серьёзную подготовку в норвежском лагере возле Гринока. А заместителем назначили другого члена правления компании. Таким образом была обозначена гражданская направленность операции.

В добровольцы записалось больше двух сотен шахтёров, но отобрали едва ли четверть. Правда, в Исландии планировали взять на борт солдат лыжной роты. А в последний момент было принято решение укомплектовать состав двадцатью четырьмя ездовыми собаками и погонщиком.

Между солдатами норвежской бригады и их руководством возникли серьёзные разногласия. О безопасности и выполнимости плана спорили так яростно, что дискуссии то и дело заканчивались дракой. Вину за всё возлагали на директора Свердрупа с его одержимостью в вопросе спасения шпицбергенских шахт. Некоторые заходили настолько далеко, что утверждали: чем эвакуироваться, директор предпочёл бы продолжать добычу под началом у немцев. Союзники же не делали ничего, чтобы уменьшить накал страстей.

Точные планы экспедиции были известны лишь небольшой группе людей. Разумеется, от многих не укрылось, что на два маленьких гражданских судна грузят большое количество тяжёлых ящиков. «Шахтенный инструмент, – отвечал Свердруп. – Необходимы ремонтные работы».

– Да ну? – Харальд Ольдерволл сплюнул на землю табачную жвачку. – И что же это за работы?

Отплывали без лишнего шума, друзья и родственники вели себя сдержанно. Так требовала легенда операции. Два маленьких гражданских судна отправляются на Шпицберген, чтобы проверить оборудование в шахтах. Говорилось, что экспедиция будет короткой. Да и кому они нужны? Разве могут эти два кораблика, которые чуть не лопаются от груза, представлять какую-то угрозу для немецкой военной машины?

Поздним вечером накануне отплытия он заглянул на почту. Он не заходил сюда с тех пор, как арендовал ящик, но никаких проблем с доступом не возникло. Он решил, что икону и другие награбленные вещи надёжнее будет взять с собой. Может, он и сделал глупость, но возвращаться в Гринок он не собирался. К тому же его дёрнуло отправить матери яркую открытку из Шотландии. Ему пришло в голову, что он думает и поступает, как обычный человек.

Факс распечатал две страницы. Но под утро Кнут так глубоко провалился в сон, что не слышал, как тот включился. На часах было почти десять, на завтрак в столовой он опоздал. Оставалось сварить кофе и намазать крекеры печёночным паштетом из банки. Он взял факс и уселся за журнальный столик.

Секретарша из «Стуре Ношке» приносила извинения. Она поискала в старых материалах и нашла список пассажиров, датированный 28 мая 1941 года. В тот год это был первый рейс «Мунина» в Лонгиер. Это тот список, который ему нужен? К сожалению, его по ошибке положили в один из бесчисленных ящиков с архивами из Тромсё.

Список пассажиров прилагался.

Ну наконец-то. Дрожащими руками он отодвинул старые бумаги из пасвикской полицейской папки. Достал список участников памятной встречи ветеранов. Двадцать девять пассажиров, двенадцать участников. Сравнить эти два списка проще простого. Он выпрямился на стуле, напряжённый, как натянутая струна.