Матрица войны - Александр Проханов

– Милая, – он взял ее руку, прижал к губам ее пальцы, – ты моя милая.

И снова, как утром, она положила свою легкую ладонь ему на голову, и он счастливо замер. Словно боялся спугнуть присевшую бабочку.

На рассвете, не просыпаясь, он слышал снаружи голоса, работу двигателя. Знал, что итальянка уезжает, но не сумел проснуться. Во сне с ней прощался, во сне заглядывал на нее сквозь стекло и она ему улыбалась. В своих сновидениях летел за ее белой машиной, над дорогой, на уровне древесных вершин, видя, как кудрявится под колесами красноватая пыль.

Второй раз сквозь сон, на галерее, он слышал негромкие голоса, кажется голос Сом Кыта и чей-то еще, глухой и властный. И опять не проснулся, не мог одолеть сладких сновидений, в которых виделись ему разноцветные города, колонны, оплетенные розами, амфитеатры на берегу лазурного моря, стеклянные брызгающие фонтаны, и они с ней, взявшись за руки, без одежд, как первые, сотворенные Богом люди, идут по волшебным городам.

Когда он наконец проснулся и встал из-под полога, комната была полна горячего утреннего света, скобленые доски пола были теплые, нагретые солнцем. Он принял душ, долго поливал на себя из ковша, выдувая на губах серебряные пузыри. Побрился электробритвой, которая из-за слабого напряжения едва жужжала. Вышел на галерею и увидел Сом Кыта, поджидавшего его за столиком с пиалкой чая.

– Доброе утро, – поздоровался Белосельцев, глядя на дерево, которое ночью, черное, наполненное свистом и звоном, казалось глазированным в свете луны, а утром изумрудно сияло, сочилось солнечным блеском, и на ветке пела невидимая голосистая птица. – Как вы спали? Вам удалось отдохнуть?

– Благодарю, мне никто не мешал. Надеюсь, и вы отдохнули. Нам предстоит насыщенная программа.

– Пожалуйста, Сом Кыт, поделитесь со мною планами.

Им предстояло с утра посетить лагерь военнопленных «кхмер руж», где одурманенные Пол Потом солдаты проходят курс перевоспитания, прежде чем их отпустят домой. Советскому журналисту покажут возрожденное производство, небольшой кирпичный завод, запущенный энтузиастами города. Они побывают в гостях у местной знаменитости, художника, вкусившего ад подневольного творчества. И наконец, настоятель местного буддийского монастыря примет их в своей резиденции. Все это сообщил ему Сом Кыт, поглядывая в маленькую записную книжицу, в которой Белосельцев углядел вложенную цветную репродукцию Дега – танцующих голубых балерин.

– Прекрасная программа, – сказал Белосельцев. – Благодарю вас за содействие. Если не возражаете, мы можем ехать сейчас.

– Мы должны подождать, когда за нами заедет шеф местной безопасности. Он уже был рано утром. Интересовался ночевавшей здесь итальянкой.

– Да? – рассеянно заметил Белоглазов, испытав мгновенную тревогу, похожую на облачко, пробежавшее рядом с солнцем. – Я виделся с ней вчера. Мы поболтали немного. Она из миссии ООН.

– Шеф безопасности сообщил, что ее интересы выходят за рамки, предписанные эмиссарам ООН. Он подозревает, что ее интересует состояние железной дороги и других стратегических объектов. Она несколько раз съезжала с шоссе, взбиралась на железнодорожную насыпь и фотографировала мосты и разъезды. Он сказал, что она рискует, потому что в окрестных лесах бродят банды, которые устраивают засады, минируют дороги и не обращают внимания на голубую эмблему ООН.

Тень набежала на солнце, словно на нем появилась черная раковинка затмения. Белосельцев испытал холодок, который сменился острым страхом за нее, воспоминанием о ее нежном, белом, беззащитном колене, которое еще недавно он целовал под прозрачным нитяным балдахином. И надо немедленно ехать, догнать ее на дороге, поведать о грозящей смертельной опасности. Повернуть обратно в Пномпень, и пусть уезжает в свои Сиракузы, подальше от желтых ядовитых туманов, зеленых горячих болот, сквозь которые идет нагретая солнцем пустая колея и отовсюду, из-под каждого листа и цветка, смотрят всевидящие глаза. Он все это испытал в секунду своего страха и любви, испугавшись, что Сом Кыт своим ясновидением угадает его тайные мысли. Уводил его прочь, сбивал со следа, петлял, заманивая в кущи иных рассуждений и мыслей.

– Я очень рад возможности посетить монастырь. Буддизм учит рассматривать мир не как бесконечное сражение Зла и Добра, а лишь как разную степень просветленности бытия. Что для нас, европейцев, – непрерывная война миров, то для буддистов – неодолимое усиление в мире Добра и Света.

– Еще он сказал, что итальянкой интересуются вьетнамцы. Она просила разрешения проехать к границе, но ей отказали.

Белосельцев не стал отвечать. Сом Кыт посылал ему сигнал тревоги, и было неясно, хотел ли он предупредить его этим сигналом или обнаружить его сокровенные мысли.

В ворота, под деревья, въехала легковая машина. Из нее вышел человек в камуфляже, поднял лицо в очках, направил на галерею два колючих лучика солнца. Через минуту он простучал тяжелыми бутсами, представился Белосельцеву на плохом французском:

– Тхом Борет. Я рад приветствовать вас в нашем районе. Надеюсь, ваше путешествие проходит нормально. Мы делаем все, чтобы оно было безопасным. – Пожатие его руки показалось Белосельцеву негибким, неполным. Отпуская ладонь Тхом Борета, он заметил, что пальцы его наполовину отрублены. – Завтра по программе у вас поездка к границе. Считаю своим долгом предупредить, что к северу от Баттамбанга действуют несколько террористических банд.

– У нас есть охрана, – нарочито легкомысленно отозвался Белосельцев.

– Этого недостаточно, – строго сказал Тхом Борет. – Мы выделим вам машину с солдатами.

– Спасибо, – сказал Белосельцев.

– Теперь же, как значится в вашей программе, мы едем в пункт перевоспитания пленных.

От Тхом Борета исходила едва ощутимая неприязнь, словно появление Белосельцева доставляло ему ненужные хлопоты, отвлекало от насущных забот. Быть может, это было именно так, но возможно, Тхом Борет догадывался об истинных интересах Белосельцева, не мог скрыть подозрительности, и это заставляло Белосельцева тонко следить за своими словами, мимикой, интонацией.

На двух машинах они покинули отель, проехали утренний город, оказались перед дощатым двухэтажным строением, похожим на надвратную башню. Ворота под башней были построены из толстых, окованных железом досок. Их охранял часовой, развевался флаг республики с зубчатой эмблемой Ангкора. За воротами им открылся нарядно раскрашенный флигель, светлели посыпанные песком дорожки, нарядно цвели кусты. Это было похоже на сквер для прогулок, и только кованые ворота напоминали тюрьму.

– Здесь пленные проходят трехмесячный курс перевоспитания. Они слушают лекции, работают, сдают экзамены, – пояснял Тхом Борет. – Прошу вас сюда, – указал он на флигель.

Они уселись за пустым деревянным столом в прохладной, продуваемой ветром комнате. Солдат внес, прижимая к груди, тяжелые, как булыжники, кокосы, обрубленные с макушек, с торчащими пластмассовыми палочками. Поставил их перед каждым. Белосельцев, постоянно испытывая жажду, потянул непрерывную сладковатую струйку сока.