Прощай, оружие! - Эрнест Хемингуэй

Я промолчал. Меня всегда приводят в смущение слова«священный», «славный», «жертва» и выражение «совершилось». Мы слышали ихиногда, стоя под дождем, на таком расстоянии, что только отдельные выкрикидолетали до нас, и читали их на плакатах, которые расклейщики, бывало,нашлепывали поверх других плакатов; но ничего священного я не видел, и то, чтосчиталось славным, не заслуживало славы, и жертвы очень напоминали чикагскиебойни, только мясо здесь просто зарывали в землю. Было много таких слов,которые уже противно было слушать, и в конце концов только названия местсохранили достоинство. Некоторые номера тоже сохранили его, и некоторые даты, итолько их и названия мест можно было еще произносить с каким-то значением.Абстрактные слова, такие, как «слава», «подвиг», «доблесть» или «святыня», былинепристойны рядом с конкретными названиями деревень, номерами дорог, названиямирек, номерами полков и датами. Джино был патриот, поэтому иногда то, что онговорил, разобщало нас, но он был добрый малый, и я понимал его патриотизм. Онс ним родился. Вместе с Педуцци он сел в машину, чтобы ехать в Горицию.

Весь день была буря. Ветер подгонял потоки, и всюду былилужи и грязь. Штукатурка на развалинах стен была серая и мокрая. Перед вечеромдождь перестал, и с поста номер два я увидел мокрую голую осеннюю землю, тучинад вершинами холмов и мокрые соломенные циновки на дороге, с которых стекалавода. Солнце выглянуло один раз, перед тем как зайти, и осветило голый лес закряжем горы. В лесу на этом кряже было много австрийских орудий, но стреляли невсе. Я смотрел, как клубы шрапнельного дыма возникали вдруг в небе надразрушенной фермой, близ которой проходил фронт; пушистые клубы с желто-белойвспышкой в середине. Видна была вспышка, потом слышался треск, потом шар дымавытягивался и редел на ветру. Много шрапнельных пуль валялось среди развалин ина дороге у разрушенного дома, где находился пост, но пост в этот вечер необстреливали. Мы нагрузили две машины и поехали по дороге, замаскированноймокрыми циновками, сквозь щели которых проникали последние солнечные лучи.Когда мы выехали на открытую дорогу, солнце уже село. Мы поехали по открытойдороге, и когда, миновав поворот, мы снова въехали под квадратные сводысоломенного туннеля, опять пошел дождь.

Ночью ветер усилился, и в три часа утра под сплошной пеленойдождя начался обстрел, и кроаты пошли через горные луга и перелески прямо нанаши позиции. Они дрались в темноте под дождем, и контратакой осмелевших отстраха солдат из окопов второй линии были отброшены назад. Рвались снаряды,взлетали ракеты под дождем, не утихал пулеметный и ружейный огонь по всей линиифронта. Они больше не пытались подойти, и кругом стало тише, и между порывамиветра и дождя мы слышали гул канонады далеко на севере.

На пост прибывали раненые: одних несли на носилках, другиешли сами. третьих тащили на плечах товарищи, возвращавшиеся с поля. Онипромокли до костей и не помнили себя от страха. Мы нагрузили две машинытяжелоранеными, которые лежали в погребе дома, где был пост, и когда язахлопнул дверцу второй машины и повернул задвижку, на лицо мне упали снежныехлопья. Снег густо и тяжело валил вместе с дождем.

Когда рассвело, буря еще продолжалась, но снега уже не было.Он растаял на мокрой земле, и теперь снова шел дождь. На рассвете нас атаковалиеще раз, но без успеха. Мы ждали атаки целый день, но все было тихо, пока несело солнце. Обстрел начался на юге, со стороны длинного, поросшего лесомгорного кряжа, где была сосредоточена австрийская артиллерия. Мы тоже ждалиобстрела, но его не было. Становилось темно. Наши орудия стояли в поле задеревней, и свист их снарядов звучал успокоительно.

Мы узнали, что атака на юге прошла без успеха. В ту ночьатака не возобновлялась, но мы узнали, что на севере фронт прорван. Ночью намдали знать, чтобы мы готовились к отступлению. Мне сказал об этом капитан. Онполучил сведения из штаба бригады. Немного спустя он вернулся от телефона исказал, что все неправда. Штабу дан приказ во что бы то ни стало удержатьпозиции на Баинзицце. Я спросил о прорыве, и он сказал, что в штабе говорят,будто австрийцы прорвали фронт двадцать седьмого армейского корпуса внаправлении Капоретто. На севере весь вчерашний день шли ожесточенные бои.

— Если эти сукины дети их пропустят, нам крышка, — сказалон.

— Это немцы атакуют, — сказал один из врачей. Слово «немцы»внушало страх. Мы никак не хотели иметь дело с немцами.

— Там пятнадцать немецких дивизий, — сказал врач. — Онипрорвались, и мы будем отрезаны.

— В штабе бригады говорят, что мы должны у держать этипозиции. Говорят, прорыв не серьезный, и мы будем теперь держать линию фронтаот Монте-Маджоре через горы.

— Откуда у них эти сведения?

— Из штаба дивизии.

— О том, что нужно готовиться к отступлению, тоже сообщилииз штаба дивизии.

— Наше начальство — штаб армии, — сказал я. — Но здесь моеначальство — вы. Если вы велите мне ехать, я поеду. Но выясните точно, каковприказ.

— Приказ таков, что мы должны оставаться здесь. Ваше делоперевозить раненых на распределительный пункт.

— Нам иногда приходится перевозить и с распределительногопункта в полевые госпитали, — сказал я. — А скажите, — я никогда не виделотступления: если начинается отступление, каким образом эвакуируют всехраненых?

— Всех не эвакуируют. Забирают, сколько возможно, а прочих оставляют.

— Что я повезу на своих машинах?

— Госпитальное оборудование.

— Понятно, — сказал я.

На следующую ночь началось отступление. Стало известно, чтонемцы и австрийцы прорвали фронт на севере и идут горными ущельями на Чивидалеи Удине. Отступали под дождем, организованно, сумрачно и тихо. Ночью, медленнодвигаясь по запруженным дорогам, мы видели, как проходили под дождем войска,ехали орудия, повозки, запряженные лошадьми, мулы, грузовики, и все это уходилоот фронта. Было не больше беспорядка, чем при продвижении вперед.

В ту ночь мы помогали разгружать полевые госпитали, которыебыли устроены в уцелевших деревнях на плато, и отвозили раненых к Плаве, аназавтра весь день сновали под дождем, эвакуируя госпитали и распределительныйпункт Плавы. Дождь лил упорно, и под октябрьским дождем армия Баинзиццыспускалась с плато и переходила реку там, где весной этого года были одержаныпервые великие победы.

В середине следующего дня мы прибыли в Горицию. Дождьперестал, и в городе было почти пусто. Проезжая по улице, мы увидели грузовик,на который усаживали девиц из солдатского борделя. Девиц было семь, и все онибыли в шляпах и пальто и с маленькими чемоданчиками в руках. Две из нихплакали. Третья улыбнулась нам, высунула язык и повертела им из стороны всторону. У нее были толстые припухлые губы и черные глаза.