Арифметика подлости - Татьяна Туринская

– Я и сам так думал, – усмехнулся Кеба. – Идиот!

– Зато самокритичный, что немаловажно. Итак, она уверена, что ты любишь Ольгу. Она знает, что Ольга – та еще шалава. И хочет тебя предостеречь.

– Ага, аж спотыкается!

– Не перебивай. Хочет. Но как? Рассказать тебе? А ты поверишь? – Леха вопросительно уставился на друга. Переспросил: – Поверил бы? Ты считаешь Ольгу ангелом, а та, вторая…

– Маринка.

– … говорит, что Ольга – шалава. Твои действия?

Кеба задумался.

Леха подпрыгнул на скамейке:

– Вот! А я что говорю?! Все сходится. Ты бы ей не поверил. Ты бы и мне не поверил, если бы я попытался тебе что-то объяснить. Только когда эта корова сама проболталась – поверил. Вот и эта твоя…

– Маринка.

– Маринка. Значит, не дура: поняла, что не поверишь. Решишь, что она козни строит.

В его словах что-то было. По крайней мере, так могло быть. И в этом свете Маринка уже не выглядела дрянью. Скорее, растерянным влюбленным ребенком. Беременным, между прочим. От него беременным – теперь он это не то что знал, а чувствовал всей душой. Гена уже привык к мысли, что Маринка никакая не шлюха. В то, что она не дрянь, поверить оказалось еще легче. И радостней.

Решение пришло сразу. Идти к ней? Нет. Бежать. Лететь. Мчаться. И ему очень повезет, если она простит его тугодумие. Если бы не Леха, Генка бы так ничего и не понял.

Жизнь шла своим чередом. Скромная свадьба, волнения Кебы под окнами роддома остались позади. Начиналась обычная семейная жизнь.

В «педульку» Кеба уже не вернулся. Если менять жизнь – то круто. И то сказать: попробуй прокормить семью на преподавательскую зарплату. Однако от спорта далеко не ушел. Для старта дали ему полставки в Школе Олимпийского Резерва, а дальше выкручивайся, как умеешь. Он и крутился потихоньку: там секция вольной борьбы, тут самбо. Последнее время в моду вошли исконно русские боевые искусства – грех было не воспользоваться. Нельзя сказать, что деньги текли рекой. Первое время так и вовсе худо было. В общем, как у всех: то пусто, то более-менее густо.

Единственное, что серьезно омрачало семейную жизнь – это отношения Марины со свекровью. Вернее, их отсутствие. Не приняла Ирина Станиславовна невестку. И сыну не могла простить, что он ради этой вертихвостки бросил Оленьку. У Кебы так и не хватило духу рассказать старикам, что к чему. Язык не повернулся открыть правду. Те и по сей день считали, что свадьба с Оленькой расстроилась из-за Маринки: она, бесстыжая, подлегла под почти женатого мужика, да и подцепила его на старый, как мир, крючок. А от него ли беременна – поди узнай. Он-то, дурачок, поверил, а бабушка на внучку спокойно смотреть не может: всё чужие черты выискивает, чтоб невестку носом ткнуть: подкидыша принесла! А ведь Оленька такой хорошей женой Гене была бы!

Эта тема непременно поднималась вновь и вновь, стоило только старшим Кеба навестить сына. Тот дипломатично переводил разговор в другое русло, спуская на тормозах неприятные для всех воспоминания. Марина сначала относилась к этому с пониманием. Надеялась – пройдет время, и свекровь забудет так и не ставшую невесткой Оленьку. Прикипит душой к внучке – никого другого уже не захочет.

Однако время шло, Светка уже вовсю лопотала «Буся-бубуся», а бабушка по-прежнему смотрела в ее сторону с подчеркнутым подозрением. Марина не один раз поднимала перед мужем вопрос: сколько можно?! Но ничего не менялось: Гена берег нервы родителей.

Надо сказать, это был единственный повод для ссор в их семье. В остальном – тишь да гладь. Светка росла, уверенно передвигалась на «четырех точках» по небольшой их квартирке. В положенное природой время встала на ножки, засеменила, так и норовя упасть, но каким-то чудом удерживаясь в вертикальном положении. Марина разрывалась между всюду сующей любопытный нос дочерью, и хозяйством. Гена с утра до вечера пропадал то на одной, то на другой работе. Работа у мужика физическая, питаться нужно полноценно. И вообще, он большой, а большому много надо. Целыми днями она что-то парила-шкварила, затевала то блинчики, то пирожки. Раньше и не подозревала в себе тяги к кулинарии, не догадывалась об истинном своем призвании: зачем ей та школа, неужели кроме нее некому учить сопливую ребятню правильно писать слово «мировоззрение»? У Марины есть более важное занятие – доченьку растить да мужа обихаживать. Именно они для нее – весь мир. Вся вселенная без труда уместилась в маленькой однокомнатной квартирке.

* * *

Боль была невыносимой.

Кеба предал ее. Да что Кеба – ее предали все. Кеба, Маринка, Бубнов. Даже мать.

Когда разнеслась весть о женитьбе Кебы на этой сволочи, стало понятно, что к чему. Сначала-то Оля думала, что Генка ей так отомстил: дескать, ты дала моему другу, тогда я женюсь на твоей подруге. Однако когда у Маринки брюхо на нос полезло – отпали всякие сомнения: эти двое уже давно снюхались за Оленькиной спиной.

Еще совсем недавно Кеба даром не был ей нужен. Воспринимала его как кару небесную: как же, есть ведь и получше него кобельки – тот же Леха, например. Теперь, когда Генка ее предал, она вдруг поняла: никто другой ей не нужен, только он один. Бубнов – сволочь. Бегал от нее, как заправская школьница. Не мужик. Вот Кеба – тот да. И ведь весь Оленькин был – чего ей не хватало? Зачем к Лехе в штаны полезла – что она там не видела?!

А теперь Генка женился на предательнице Маринке. Два сапога пара – они оба предали Олю. Оба. Но Маринку она ненавидит, а Кебу еще больше любит, чем раньше, когда он ей с потрохами принадлежал.

Жизнь изменилась круто, повернувшись к Оленьке неласковой стороной. Еще вчера все радости мира были к ее услугам. Ну, почти все. А сегодня все иначе. Маринка из лучшей подруги превратилась во врага номер один. С Кебой все понятно: видит око, да глаз неймет. Оттого и хочется его еще больше, что недосягаем стал. И пусть она понимает природу этого явления – что это меняет?

Плюс ко всем радостям мать. Вернее, минус. Потому что отношения с нею теперь стали еще хуже. А самое невыносимое то, что мать без конца твердит, будто Ольга сама все рассказала Кебе. Оленьку это ужасно злило. Да что ж она, дура, что ли? С какой бы радости она стала с ним так откровенничать? Маринка виновата, и только она. А Оленька тут – сторона пострадавшая.

Еще вчера она была свободна от материного присмотра. Можно было не ночевать дома, не отчитываясь при этом, с кем спишь. Подразумевалось, что с Генкой, но кто это контролировал? Никто. Значит, можно было спать с кем угодно. А она так бездумно прошляпила золотые деньки. Вместо того чтобы найти кого-то для души, зачем-то за Бубновым таскалась. Как дура последняя.

Теперь же оставалось лишь вздыхать о потерянном времени. Потому что о былой свободе не приходилось даже мечтать – настолько мать прижала ее к ногтю.

Про побои и говорить нечего: Оленька до сих пор не верила, что жива осталась. До конца лета из дому не выходила – вся рожа в синяках. Чем только ее мать ни охаживала! И солдатским ремнем, и пряжкой, и шваброй. Даже утюгом пару раз приложила. Слава Богу, что не сильно – только зуб передний выбила. А то ведь и угробить могла. Ну а тряпкой по роже – это разве мордобой? Так, одна сплошная ласка.