Арифметика подлости - Татьяна Туринская

Внешний вид папеньки подтвердил ее подозрения: э, да тут очень благодатная для возделывания почва. Если не полениться – результат может быть весьма недурственным. Умозаключениями Ольга не замедлила поделиться с мамочкой. А что? За спрос, как говорится, денег не берут, но, глядишь, некие дисциплинарные послабления обломятся.

Расклад оказался верен. Галина Евгеньевна организовала в вечернем расписании несколько «окон» для свиданий, и любезно позволила дочери раз в неделю брать лишний час для дополнительных занятий с Вовой Дзюбинским.

Вова на эти занятия не слишком стремился, хотя и нуждался в них. Мальчишка неглупый, точные науки хватал слету, алгебра с геометрией были ему и литературой, и музыкой, и искусством в целом. Всерьез увлекался и физикой, частенько засиживаясь в лаборатории Пертухова. А банальное правописание никак ему не давалось.

Рекомендованные учительницей русского языка дополнительные занятия Вовка регулярно прогуливал. А Оленька только того и ждала. Закрывшись в кабинете литературы, или в физической лаборатории, они с Пертуховым плодотворно проводили отведенный Галиной Евгеньевной час.

* * *

Она с трудом находила ответ на простейший вопрос: какая часть ее двойной, нет, тройной жизни нравилась ей больше?

Скучнее всего было развлекать Дзюбинского: роль недотроги надоела давным-давно, жалко было терять столько времени на бестолковые прогулки и пустую болтовню о высоком. Он даже стихи ей читал! Как же, она ведь литературу детям преподает, значит, от поэзии должна тащиться.

Идиот! Тащиться Оленьку могут заставить разве что грубые ласки. Очень грубые.

Тем не менее, эта часть ее многоликой жизни была очень важна. В конце безрадостного туннеля ее ждала торжественная смена фамилии, а значит, статуса. Ради этого она вытерпит и прогулки под луной, и дурацкие стихи, которые ей в школе надоели до оскомины. Даже неловкие объятия и поцелуи в щечку потерпит.

Другая часть радовала не только «физикой тела», но и тайной: об этом знали лишь они с Пертуховым. Андрюша был весьма недурен во всех отношениях, но не больше: половым гигантом не назовешь. А хуже всего, что тот никогда не мог сразу приступить к делу. Ему непременно нужно было поговорить о жизни, обсосать косточки коллегам. Даже если говорить было не о чем, он старательно искал тему для разговора, будто ему было неловко просто так стащить с Оленьки трусы. Дорогие, между прочим! Ненавистные «Пятилетки» отправились в мусорку, едва она обслужила первого клиента.

В общем, Андрей был вполне неплох, но не более. Пожалуй, единственное, чем ее так радовала эта часть жизни – тайна. Ее тайна от матери. Сознание того, что мать бы ее удавила, если бы догадалась, что каждую неделю целый час Оленьку бесплатно приходует какой-то там нищий учитель. Одно это придавало их с Пертуховым роману той же остроты, что и незабываемое приключение с Бубновым.

Третья часть была уже сплошной тайной. Причем не для матери, а для самой Оленьки. И это было восхитительно! Никогда нельзя было предугадать, какой сюрприз ждет ее на сей раз. Бывало, ее постигало полное разочарование, но редко. Радостей случалось больше.

Самое чудесное – дома никто не ждал от нее бестолковых разговоров. Поцелуи тоже никого не интересовали. Время – деньги. В прямом смысле. График расписан поминутно: между клиентами десять минут на умыться-отдохнуть, и снова за работу. Денег много не бывает, как говорит мама. Телесной радости – тоже. Это уже Ольгин девиз.

Едва за последним клиентом закрывалась дверь – и мать давала выход скопившейся злости: за собственную невостребованность, за то, что дочь мало того что слишком громко выражала клиенту восторги, но и после его ухода не могла скрыть довольную ухмылку. Но теперь Оленьке ее гнев только в радость. Обожравшись торта, хочется солененького. Так и ей – после целого вечера секса мать привносила немного перчика в Ольгину идиллию: и тряпкой по морде бывает приятно, если вовремя.

Никто не спрашивал ее, счастлива ли она. Жаль. Впервые в жизни она могла бы уверенно сказать: «Да!»

Даже предательство Маринки забылось. Вернее, перестало восприниматься так остро. Что ж, Оля проиграла – бывает и такое. Маринкина подлость ее в чем-то даже восхищала: высокий класс, вот у кого учиться нужно! Если подвернется оказия – Оленька тоже кому-нибудь козу подстроит.

Нет в мире большей радости, чем чужие слезы. Даже если это слезы собственной матери. Чем той больнее, тем слаще дочери: мало она унижений натерпелась? Мало ее до сих пор грязной тряпкой по роже охаживают? Она же научилась удовольствие от этого получать. Значит, и мать сможет. Выходит, Оля ей только помогает познать новые радости – старых-то уже не будет.

Она мстила матери ежедневно. Но беззлобно. Скорее мелко пакостила, чем мстила по-настоящему. Маму Оленька любила. Теперь, кажется, еще сильнее, чем раньше.

Да и как ее не любить? Если нужна Оленька в этом мире кому-нибудь по-настоящему, так только маме. Все эти кобели… Даже Дзюбинскому она на фиг не нужна! Он любит не ее, а свою мечту. Придумал себе Высокий Идеал, и добросовестно ему поклоняется, даже не пытаясь понять Ольгину душу.

Интересно, как бы он отреагировал, если бы узнал о ее маленьких тайнах? Наверняка бы не обрадовался. Эх, ну что за жизнь ее ожидает под его фамилией? Тоска. Никаких неожиданностей, никаких силовых приемчиков. Кофе в постель по утрам, а потом до ночи одна сплошная поэзия. А перед сном, небось, отымеет ее скромненько, чтоб не ранить ее тонкую душевную организацию. Да и то пару раз в неделю, чтоб не особо докучать своими домогательствами.

На кой черт ей такие «прелести»?! Зачем менять лучшее на хорошее? Разве может быть что-то лучше того, что окружает ее сейчас? Не жизнь, а малина: море секса – грубого, грязного, как она любит. И ежедневно завершающим аккордом «тряпкой по роже». Ух! Это, пожалуй, самая интимная нотка в их с матерью отношениях. Когда ни от кого не нужно скрываться, можно быть самими собой. Мать не играет слащаво-ласковую квочку, жертвующую дочерью-школьницей ради удовольствия постороннего кобеля. Оленьке не нужно прятать кайф под маской отрешенности. Ее тряпкой по роже – а она сыто улыбается, зная, что эта ее сытость лишь еще больше разозлит мать. И в данном случае улыбается не для того, чтобы сделать матери больнее, а вполне искренне, от души. Тем самым причиняя маме еще большие страдания.

Казалось бы – не придумать большего унижения, чем это материно «тряпкой по морде». Но какое же тут унижение, если мать лишь подчеркивает этим собственное бессилие и зависть? Нет, это самый настоящий кайф. Унижение Ольга испытала лишь однажды, когда мама уговаривала Кебу жениться, а на следующий день признать брак недействительным. Вот это было настоящее унижение! И при этом еще оба несли абсолютную чушь, будто Оленька сама рассказала Кебе про великолепный загул с Лёхой.

Кебу Оленька теперь ненавидела. Она ведь уже считала себя замужней дамой. Но не это главное. Слишком больно было осознавать, как подхихикивают над ней несостоявшиеся гости да соседи. Ей-то, может, и самой этот Кеба даром не нужен – куда там, Ален Делон недоделанный! Но все ведь думают, что это он ее бросил, а не она его!