Арифметика подлости - Татьяна Туринская

Чаша переполнилась, когда с трудом подцепленный кобель «сдулся», увидев Галину обнаженной. Не впечатлили его ее увядшие прелести. Пробормотал что-то нечленораздельное, да домой засобирался. Она его и так и этак – все впустую. Облом.

То, что она редкой нынче радости лишилась – еще терпимо. Но в кошельке-то копейки на автобус остались, а что они с Ольгой завтра жрать будут?!

И такая ее злость взяла. Сколько ж можно? Почему Ольга не тревожится по этому поводу? Дура здоровая – 25 лет, уже работает, а на зарплату разве что пару окорочков в месяц купишь. Сколько можно ее кормить? Эта шалава протрахала свое счастье забесплатно, а Галя должна ее содержать?! Ну уж нет. Она свое оттрубила. Теперь Ольгина очередь. Должна же когда-то восторжествовать справедливость!

Страсти в душе улеглись. Оленька чувствовала, что переродилась. На мужиков теперь взирала сверху: мстила им за то, что от них все беды на земле. В самом деле: где женщина – там мир, где мужик – жди неприятностей.

В школе, куда она попала по распределению, за ней принялся было ухаживать преподаватель физики Андрей Сергеевич Пертухов. Именно ему довелось стать в ее глазах олицетворением мужского отродья.

Во-первых, за то, что фигурой сильно смахивал на Кебу – издалека увидишь, и сердце разрывается: Генка! Пришел, миленький! А через секунду понимаешь: никакой это не Кеба. И Олю буквально захлестывала злоба: обманул, гад!

Во-вторых, на руке Пертухова посверкивало обручальное колечко, за что Оленька его презирала: дома жена ждет, учительские копейки пересчитывая, а эта сволочь тут глазки строит!

Жизнь без мужиков оказалась куда приятнее. Никаких хлопот по выискиванию «колокольчиков», никаких тревог – как бы ни залететь, да как бы мать ни застукала. Мир и покой. Мечта: мама сама все сделает, чтоб Оленька почувствовала все прелести мира. И беременности опасаться не надо: от побоев еще никто детей не рожал. А удовольствие практически такое же. Ну, почти такое. Зато в тысячу раз пристойнее.

В дверь позвонили три раза – условный сигнал от матери. Значит, привела очередную жертву. Оля привычно спряталась на кухне, прикрыв за собою дверь. Нельзя отбивать у матери клиента, иначе завтра придется запихивать в себя пустые макароны.

Однако на сей раз что-то, видимо, пошло не так – уже через несколько минут мать позвала ее елейным голоском. Оленьке это сразу не понравилось. Проколы у матери последнее время случались все чаще – кавалеры уходили, не попрощавшись. После этого Ольге здорово доставалось: мать не сдерживала себя, лупцевала от души. Но никогда раньше она не звала дочь при клиенте. Не к добру это.

Как была, в коротком халатике, без макияжа, с волосами, забранными в хвостик, Оля несмело заглянула в комнату.

– Знакомьтесь, Артем – это моя дочь Оленька, – все тем же елейным голоском произнесла мать, отчего дочери стало нехорошо.

На кровати сидел жирный боров лет тридцати с лишним, а может и за сорок – трудно угадать возраст по заплывшему жиром лицу. Мать стояла рядом, положив руку ему на плечо. Не понять – то ли по-дружески, то ли удерживая гостя на месте.

– Отличница, между прочим! Девятый класс – совсем взрослая. Деточка, расскажи нам, что у вас в школе творится? Как Ромка Дзасохов химичке петарду под стул подложил.

И Ромка, и петарда – все это было правдой. Только Ромка учился не в девятом классе, а в восьмом, а сама Оленька была его классной руководительницей, а отличницей она и вовсе сроду не была. Мать что, в маразм впадать начала? Рановато. Однако спорить не стала, и послушно рассказала историю о том, как у химички случился инфаркт после «невинного» Ромкиного розыгрыша.

Гость слушал напряженно – как и Оленька, не понимал цели рассказа. Мать улыбалась неискренне, изображая полный восторг. А когда дочь замолчала, попросила:

– А теперь, доченька, покажи дяде Артему, что ты с учителем физкультуры сделала.

От неожиданности та едва не поперхнулась воздухом – даже прокашляться пришлось. На что это она намекает? На Кебу? Как Оля к нему в штаны влезла? Или нужно срочно выдумать какую-то историю про другого физрука?

Пауза затянулась. Мать нервно хмыкнула, извинившись за дочь:

– Не обращайте внимания, Артем, она у меня чересчур стеснительная. Да и история не слишком красивая – едва удалось замять ее без последствий. Сейчас я все улажу.

Чуть не волоком оттащив дочь на кухню, злобно зашептала в самое ухо:

– Что встала как колода?! Неужели не понятно? Иди! Сколько я могу тебя кормить?! Теперь твоя очередь. Видишь – я для него старовата. Значит, ты в самую пору. Иди!

Ольга отшатнулась в ужасе:

– Куда?!!

– Туда, дура! – мать повысила голос, не опасаясь, что ее могут услышать посторонние уши. – Не корчи из себя девственницу. Научилась, сука, ножки раздвигать – давай работай. Сколько я могу на тебя пахать?! Пришла моя очередь на твоей шее сидеть.

У Ольги в ушах бушевало сердце – как оно туда попало? То ли действительно слышала жуткие слова, то ли почудилось в пульсирующем шуме? Почудилось. Не могла мать такое предложить. Ее мама? Ее заботливая мама? Глупости. Сейчас боров уйдет, и мама привычно отшлепает ее ремнем по заднице. И все будет как всегда.

– Ну? Думаешь, он тебя вечность ждать будет?! Я свое отпахала – теперь твоя очередь передком махать. Марш в спальню! Чтоб клиент доволен был, как твой Кеба! Да панталоны сними, дура – ими только клиентов отпугивать.

Сказать, что Оленьке было стыдно – ничего не сказать. Во-первых, раньше она сама выбирала, кого осчастливить. Во-вторых, когда по обоюдному согласию – это нормально. А когда тебя родная мать заставляет подкладываться под какое-то убожество…

Однако ослушаться не могла. Однажды она сделала по-своему – и что хорошего из этого вышло? Ославилась на всю округу. Каждая встречная собака ухмыляется: дескать, бракованная, мужик перед самой свадьбой бросил. А послушалась бы маму, оставшись до свадьбы в целках – сейчас бы вся в шоколаде была. Надо слушаться. Мама плохому не научит…

Выйти из спальни оказалось еще страшнее, чем туда войти. Входила к чужому мужику. Приятного мало, но не смертельно – ничего принципиально нового боров не мог ей продемонстрировать. В конце концов, если зажмуриться и ни о чем не думать – вполне сносно. Что мать пряжкой по заднице, что незнакомый боров где-то там же – разница не велика. Удовольствия от борова никакого – одно только ощущение грязи. Но от этого же ощущения и некоторый кайф. Будто мать при посторонних грязной тряпкой по роже отхлестала.

Когда же боров ушел – стало по-настоящему страшно. Как она маме в глаза посмотрит? Она только что практически в мамином присутствии занималась непотребством. И раньше бы не абы какую неловкость испытала, а теперь, когда секс стал восприниматься абсолютной мерзостью – вообще стыд невыносимый.

На удивление, в этот вечер дочь осталась без ежевечерней порки. Когда Ольга вышла из спальни, старательно пряча от матери взгляд, угловым зрением заметила, как та радостно пересчитывает выручку.