Арифметика подлости - Татьяна Туринская

А на следующий вечер все повторилось. Только мать уже не звонила трижды – открыла дверь своим ключом, и с порога представила дочь:

– Это Оленька. Отличница. Моя гордость. Да что там – гордость школы! Оленька, расскажи-ка нам, что новенького Ромка Дзасохов отколол?

* * *

Выходит, от нее ничего и не зависело. Что она могла поделать, кроме как послушно исполнять волю матери?

Противиться Оленька и не думала. Во-первых, мать все равно во всех смыслах сильнее. А во-вторых…

Тело быстро вспомнило радость от секса. Мозг так же быстро перестал сопротивляться удовольствию. И тем выше было удовольствие, что получала его Оленька от мамы.

Сначала с маминой подачи получала кайф с залетными кавалерами, а после их ухода – от излюбленного материного приема «мордой по роже»: за то, что Оля не могла скрыть довольной ухмылки, провожая очередного клиента.

Новая жизнь устраивала ее со всех сторон. Однако Оленька не была бы Оленькой, если бы ни проявила некоторого своеволия. Да, она вынуждена выполнять все мамины приказы. Видя ее покорность, та начала наглеть, уплотняя вечерний дочкин график: Ольге приходилось обслуживать столько клиентов, сколько матери удавалось найти. Едва лишь дочь начинала потихоньку возмущаться повышенной эксплуатацией, мама оправдывала себя тем, что денег много не бывает, и нужно работать, пока клиент косяком прет на ее якобы школьные прелести. Дескать, когда в тираж выйдешь – отдохнешь. А пока надо пахать ради их общего благополучия.

Оленька послушно пахала – в конце концов, не она ли всегда мечтала о роте солдат? Мечта сбылась, чего роптать? Но в таком случае она имеет право на некоторую личную жизнь. Может, ей бы это и в голову не пришло, если б мать не повторяла каждый день:

– Узнаю, что бесплатно кому-то дала – урою!

Раз для матери самое страшное – неоплаченный секс, Ольга именно им и будет заниматься ей в наказание. Не ради себя – исключительно ради того, чтоб почувствовать свободу.

Больше всего для этой цели годился ненавистный Пертухов. На поиски-то у Оленьки времени не было. На свидания за пределами школы – тем более: мать очень строго контролировала, не допуская опозданий. А тут все под рукой: любовник, кабинет, двадцать минут большой перемены.

Ненавистным Пертухов перестал быть на следующее же утро после первого Оленькиного клиента. На фоне борова физик казался пределом мечтаний.

И ничего, что женат – он ей нужен только в качестве любовника. Нищие женихи ей с некоторых пор даром не нужны. Если уж мечтать о муже, то о таком, чтоб вся округа завидовала. Жених, если он у Оленьки когда-нибудь появится, должен быть таким, чтоб все враз забыли ее неудачу с Кебой. Когда-нибудь он непременно объявится на горизонте.

И впрямь – объявился. Причем довольно скоро. Летом ее ученик Вова Дзюбинский потерял мать, и вместо нее на собрания стал ходить отец. Не Ален Делон, конечно, зато явно при деньгах. Скромный такой дядечка: полноватый, но в меру, в круглых очечках. Этакий постаревший «колокольчик». Оленька сразу заметила, как он на нее поглядывает. Раз есть объект – надо ангелочка из себя корчить, как когда-то перед Кебой. Коль сработало с одним – и другой попадется на крючок, куда он денется?

И пошла игра в гляделки. Поймает Оленька взгляд папаши-Дзюбинского – и тут же смущенно ресничками хлопает, к окошку отворачивается. Ей-то поморгать не трудно. Даже если прокол выйдет – она ничего не потеряет. Зато в обратном случае ее ждет настоящий успех. То-то мама порадуется!

* * *

Раньше школой, и вообще проблемами сына, занималась Алина. Теперь Алины нет, а Вовкины проблемы лишь усугубились с ее смертью.

На родительское собрание Виктор Николаевич шел с большой неохотой: единственный раз был в школе, когда Вовку в первый класс вели. В тот день, как и положено, они отправились в полном составе: папа, мама, сын, и тяжеленный букет гладиолусов, который Вовка не мог удержать в крошечной ладошке, и торжественно нес двумя руками, не видя перед собою дороги: цветы загораживали обзор, мотыляя в такт неровным детским шагам длинными стеблями с нераспустившимися бутонами.

Теперь все иначе. Вовка с головой ушел в интернет. Виктору Николаевичу приходится отдуваться за всех. И не пойти нельзя: мало того, что возраст у сына переходный, так ведь смерть матери подкосила его неокрепшую душу – до сих пор парень от беды не отошел. Виктору тоже несладко, конечно. Но он-то взрослый.

А может, ни при чем тут переходный возраст, ни при чем переживания сына? Из-за них ли отец тащится сейчас в школу? Или стоит признаться самому себе: хочется еще раз увидеть девочку-учителя в нелепо-строгом костюме, поймать на себе ее растерянный взгляд: беспомощный, трогательный. Будто именно к нему, к Виктору Николаевичу, за поддержкой обращается, почувствовав в нем опору.

Сам себя корил: рано, еще слишком рано. Алину только-только похоронили, а ведь они вместе полжизни отмахали. Рано еще о других женщинах думать. Если о женщинах – да, безусловно. Но ведь эта и не женщина вовсе, девочка еще. Бледненькая, неуверенная – как с пацанами справляется? Да никак, видимо – не зря же поддержки в Викторе искала. Эх, бедная. Съедят они ее, как пить дать съедят: дети в этом возрасте невероятно жестоки. Им бы цербера в классные руководители, а не девочку беспомощную, ранимую…

Как и в прошлый раз, Дзюбинский ловил на себе нечаянные взгляды скромницы, не научившейся еще в силу молодости прятать чувства за наносным равнодушием. Эти короткие, будто преступные, взгляды пробирали его до глубины души. Казалось, он чувствует ее чувства. Когда-то точно так же на него смотрела Алина: встретится с ним взглядом, и тут же будто убегает от него, стремительно уводя глаза в сторону. Но не удержавшись, снова и снова смотрит на него, и снова убегает, невольно краснея от осознания того, что хитрость замечена и разгадана. И, как тогда, игра в догонялки будоражила, затмевая собою все вокруг.

После собрания Виктор Николаевич остался за столом, дожидаясь, когда особо дотошные родительницы выяснят, что нужно. Когда все разошлись, он, бледнея от ужаса, предложил проводить ее домой: поздно, мол, темно совсем. Голос дрожал: последний раз провожал девушку семнадцать лет назад. Алину.

Они шли по вечерним улицам, по засыпанным шуршащими листьями тротуарам. Виктор Николаевич старательно прятал неуверенность за липовой бравадой. И улавливал дрожь в ее неуверенных ответах на его нехитрые вопросы. Она что-то говорила так тихо, что ему приходилось усиленно прислушиваться к ее голосу. А весь ее вид так и кричал: «Не мучайте меня! Вы – взрослый интересный мужчина. Я – всего лишь песчинка для вас. Но я не смогу устоять против вашего напора. Отпустите меня, не берите грех на душу. Вы поиграетесь и бросите, а я так и останусь опавшим кленовым листиком на обочине вашей жизни».

Она ли это говорила, или все это было лишь плодом его воображения? Так или иначе, но понял Дзюбинский, что без него эта наивная, светлая душа погибнет в грязном мире. Что не может, попросту не имеет он права оставить это невинное дитя без своей защиты.