На стороне ребенка - Франсуаза Дольто

Затем мужчины дезертировали из преподавания, должности учителей оказались в большинстве заняты женщинами. Теперь женщины учили мальчиков – детей разного пола свели вместе. Логика событий привела к смешанному обучению.

Сегодня выдвигают на первый план права детей точно так же, как раньше меньшинство боролось за права женщин.

Лозунги в конце концов приводят к переменам в социальном поведении без вмешательства «сверху».

В отношении детей я выскажусь в пользу лозунга: «Равные шансы».

Но что означают права на то или другое?

Не будем давать оценку переменам в сфере воспитания какого-либо общества в какую-либо эпоху. Ограничимся констатацией фактов.

Когда задумываешься, лучше или хуже вчерашняя система, чем сегодняшняя, – это мысль ретро. Это не значит, однако, что нет прогресса.

Для ребенка лучше, чтобы биологический отец перестал быть для него средоточием власти, а учитель – единственным носителем знания.

Современному воспитанию недостает функции инициации[121], посвящения, коллективного ритуала перехода.

Для того чтобы научить технике, достаточно обучающей машины.

Почему бы не научить каждого технологии того предмета, который он хочет изучить?

Преподаватели теперь не более чем экзаменаторы, осуществляющие контроль за достижениями. Занятия предназначены только для тех, кто понимает быстрее других и в ком преподаватель признает своих лучших подражателей.

Народное образование основывает всю школьную систему на том постулате, что человек произошел от обезьяны.

Гуманитарное образование было сохранением буржуазной культуры. В детях поощрялась способность мимикрировать под человека. Подражать, сохранять, повторять.

Эта система, сводя образование к передаче знания, оказалась под вопросом перед лицом неудач в школьном деле. Феномен «массы», увеличение числа школьников само по себе не в силах объяснить, почему система становится неадекватной, почему ученики теряют интерес: в современном мире французская школа не готовит к взрослой жизни.

У молодых другие источники информации.

Они испытывают потребность изучать технику, имея собеседников, с которыми можно спорить и которым можно доверять. Собеседников-учителей, которые с энтузиазмом относятся к технологии знания или к предмету, который они преподают, но не являются судьями.

Никаких жрецов, цензоров и прокуроров – только руководители, которые прислушиваются к молодым и с удовольствием ведут их по дороге, которую те избрали сами. Молодые больше не говорят на языке старших.

Почему бы не поощрять и не вознаграждать упражнения, развивающие память? Заучивание наизусть, особенно в детстве. Отсутствие памяти тормозит работу самого острого интеллекта.

У молодых другие источники информации. Они испытывают потребность изучать технику, имея собеседников, с которыми можно спорить и которым можно доверять. Никаких жрецов, цензоров и прокуроров. Молодые больше не говорят на языке старших.

Отрыв от реальности начался в 1936 году с введением оплачиваемых отпусков. И углубился с учреждением семейных отпусков и все увеличивающейся долей свободного времени. Дети привыкли, что родители с ними только во время отпуска. Весь год они видят, как домой возвращаются усталые, недовольные, разочарованные в жизни мужчина и женщина, которые жалуются на своего начальника и на свою профессию. Надо ли удивляться, что труд в глазах детей обесценивается?

Быть может, экология – это средство обрести утраченное взаимопонимание ребенка с отцом и матерью, наладив отношения с природой. Как много молодых отлынивают от «лямки» на потребу индустриального общества и стремятся к образу жизни, близкому к естественным ритмам труда, производства, животного и растительного роста, потому что они утратили тот Эдипов треугольник, без которого невозможно научиться общению. В обществе потребления они узнают только бинарное умозаключение: да – нет. Они отвергают постоянный, монотонный и оплачиваемый, но обезличенный труд.

Все мы транскультурны.

В старой доброй Европе свирепствует в новых обличьях расизм, тот самый, что противопоставляет белых и черных: это и сексизм, и расизм взрослых по отношению к детям. Из обмена информацией с американскими и африканскими врачами, занимающимися традиционной медициной, я знаю, что они находятся на уровне той практики и тех верований, которые были у нас в ходу несколько веков назад и которые мы ошибочно считаем давно забытыми и отброшенными, между тем мы просто перенесли их на другие объекты и облекли в формы, заимствованные у современной жизни и даже у последних достижений техники. Когда мы говорим о больном: «Его заболевание вызвано недостатком калия», мы оказываемся прямыми наследниками архаического мышления, носители которого объявляют: «Его хворь – от дурного глаза».

Антильские колдуны, снимающие с вас сглаз, порчу, знают природу человека не хуже, чем современный врач, прописывающий калий.

Психоаналитик прекрасно понимает эффективность воздействия колдунов-целителей: такая-то вытяжка из трав может, например, резко изменить деятельность желез внутренней секреции, разлаживая привычные ощущения тела, другие вытяжки могут изменить поведение и характер, вызвать регрессию; это может заставить вступить с колдуном в отношения переноса. Колдун занимает место заботливых отца или матери, на которых мы рассчитываем, желая выбраться из трудного положения.

На Мартинике общество остается во власти инфантилизма, являющегося результатом мышления, которое сохраняет анимистический взгляд на мир при изменившемся по западному образцу образе жизни, но при этом утратило свое изначальное содержание, свою предысторию и сводится к проецированию чувства вины на живые существа и вещи. Все неприятное идет из внешнего мира, источник беды всегда другой человек, который вас отравил, испортил, украл вашу душу. Таким образом, «экстериоризированная», якобы материализованная вина ускользает от любых угрызений совести, от любого разоблачения бессознательно вытесненного. Чувство вины, фиксированное на «я», пускай даже в самой патогенной форме, обратимо. Есть надежда его преобразовать и взять на себя ответственность, узнав свою историю и примирившись с ней.