На стороне ребенка - Франсуаза Дольто

Взрослые потешались надо мной, видя, как я то открываю книгу, то закрываю, то снова открываю. Особенно им было смешно, когда я объясняла, что меня удивляет. Но мадмуазель не смеялась. Она говорила мне, как что называется: мечети, восточный базар, турецкий полумесяц, похожий на полумесяц луны, тюрбан, кафтан, феска, женщины в чадрах, пальмы, турецкие туфли. И я уже не обижалась на картинки за то, что они неподвижны, я смотрела на них, держа в голове все эти замечательные слова, и это было все равно что побывать там самой. Как-то раз она мне сказала, что книжка называется «Туфли Абу Касима». Абу Касим – это был человек в тюрбане, с бородой, в кафтане с широким кушаком, все время о чем-то споривший там, на восточном базаре, где рябило в глазах от ярких красок, синих теней и ослепительного света.

Все пространство на страницах, кроме гравюр, было покрыто крупными буквами. Через несколько дней мадмуазель мне сказала:

– Хочешь научиться читать? Ты сможешь прочесть эту книгу и узнать историю, которая в ней рассказана.

– Да! Хочу!

На другое утро мы начали. Вышеупомянутые «Туфли Абу Касима» лежали тут же, на столе, но мадмуазель не стала раскрывать эту книгу. Она раскрыла другую, маленькую, тоненькую, обернутую в синюю бумагу с белой прямоугольной наклейкой, обведенной двумя синими чертами, как воротничок матроски. На наклейке было написано какое-то слово, и мадмуазель сказала, что это «Франсуаза».

– Это твой учебник чтения.

Вот как полагалось учиться читать.

Она открыла первую страницу. Тоненькая книжка раскрывалась легко, ее не надо было придерживать, как «Туфли Абу Касима», которые норовили захлопнуться, если не придержать обеими руками. Там были только значки – мадмуазель сказала, что это «буквы». Когда их произносишь, получаются звуки. Буквы были прописные и строчные. Одни состояли из толстых линий, другие, такие же, – из более тонких, были с наклоном и без наклона, острые и округлые, печатные и письменные, то есть курсив. Какое красивое слово! – думала я. (Писать курсивом! Это все равно что для господина Журдена говорить прозой! Сущее волшебство!)

Буквы были гласные и согласные, то есть такие, которые, если не связать их с гласными, не имели своего звука, а еще были дифтонги и… всякие ловушки. Ловушки – это были всякие значки, о которых забываешь: акценты, трема, точки, апострофы, тире, хвостик под буквой «с», запятые, – словом, все те значки, которые легко упустить из виду, – они кажутся не очень важными, не произносятся, но изменяют звучание написанного, заставляют иначе произносить записанные буквами звуки или даже, непостижимым образом, изменяют смысл всего словосочетания, превращая его в вопрос или в ответ, в шутку или в серьезное замечание. Поразительный оказался учебник, но это продолжалось недолго.

По утрам мадмуазель звала меня. На каждой странице, справа, была маленькая картинка с предметом, название которого начиналось с какого-нибудь звука, глухого или звонкого (согласного!), а рядом были изображения буквы: прописной и ее близнеца – строчной, причем буквы, обозначая один и тот же звук, выглядели по-разному: одна и та же могла быть письменной и печатной. Эти знаки занимали левую часть страницы. На каждой странице соблюдался один и тот же порядок. Но это была только верхняя половина страницы. Нижнюю половину занимали сочетания этих знаков с теми, которые встречались на предыдущих страницах. Мадмуазель указывала на знаки острым кончиком ножа для разрезания бумаги, а я искала звук, соответствующий букве. Я так усердно напрягала внимание, словно пыталась заметить, как делается фокус или разгадать загадку. Если я угадывала, конец ножа скользил вперед. Если нет, он застревал на месте, или, того хуже, мадмуазель возвращалась к одной из предыдущих страниц и оставалась там, пока я не найду то, что надо, а потом мы возвращались к странице, на которой споткнулись.

Мне хотелось идти вперед, заглянуть на другие страницы. Но не тут-то было! Незнакомое сочетание значков – и вот опять я должна возвращаться назад, на ту страницу учебника, где эти значки и звуки, которые они передают, встретились мне в первый раз.

После этого мадмуазель брала тетрадку с широкими линейками, и я писала выученные в этот день буквы карандашом, кончик которого то и дело обламывался, потому что я нажимала изо всех сил. Мадмуазель меня не ругала. Я чувствовала себя глупой и неуклюжей. Она чинила карандаш перочинным ножичком, сперва состругивала дерево, потом терпеливо затачивала грифель и приговаривала:

– А ты пока что расслабь руку, вот так, хорошо. Нет, не смотри на часы. Надо переписать всю страницу из учебника, это будет три строчки в тетради.

Я не видела никакой связи между этой, как она говорила, «работой» и все время отодвигавшейся надеждой прочесть историю в замечательной книжке «Туфли Абу Касима», по-прежнему лежавшей в углу стола.

А старшие братья и сестра хихикали надо мной, когда я выходила из комнаты моей учительницы:

– Ну что, «Туфли Абу Касима», интересно?

А я упрямо отвечала (ужасно сердясь на них):

– Да, очень.

– Врунья! О чем ты сегодня прочла?

Увы, не могла же я им сказать все как есть: «Па, пе, пи, по, пу. Нья, нье, ньи, ньё, нью». Поэтому я отвечала:

– О восточном базаре, о пальмах в пустыне… Да мало ли… Но вы слишком глупенькие, не стану я вам рассказывать.

Иногда мадмуазель приходила мне на выручку:

– Не насмехайтесь, она хорошо запоминает, скоро она будет читать.

Как? Неужели эти полчаса совершенно бессмысленных усилий – это и называется учиться читать? Неизменно спокойная мадмуазель называла это – «наша с Франсуазой работа» и, казалось, была довольна, в то время как я не видела ни смысла, ни конца этому бормотанью звуков, которые ничего не означали, потому что это были только звуки.

Наконец добрались до последней страницы с Z (zed) и с картинкой зебры. В Париже мы жили на улице Гюстава Зеде. И хотите верьте, хотите нет, мадмуазель написала на тетрадном листе образец «Улица Гюстава Зеде», а я аккуратно перерисовала эти значки, как картинку, не понимая, что записываю звуки, которые мне знакомы. Помню, чтобы доставить удовольствие учительнице, я согласилась, что написала название нашей улицы в Париже, но так и не поняла, почему она уверяет меня, что это наша улица.

Вереницы букв, группы звуков, которые я бубнила и писала на страницах тетради, не имели ничего общего с такими естественными модуляциями голоса, которые образ моей улицы вызывал у меня в памяти, когда, возвращаясь с прогулки, я весело выкрикивала, забыв об усталости и страхе не найти дорогу домой:

– Вот и пришли! Улица Гюстава Зеде!

После страницы с zed шло несколько страниц без картинок, со строчками, заполненными черными значками, сперва крупными, потом помельче. Это были «упражнения в чтении». Ну и дела! Мадмуазель сказала, это «текст».

– Ну, давай! Ты знаешь, что можешь!

И я приступила. Каждый раз, когда я забывала или ошибалась, приходилось возвращаться на ту страницу, по которой я в первый раз учила эту группу знаков, этот «слог», этот «дифтонг», которые сейчас не узнала.