На стороне ребенка - Франсуаза Дольто

Следующий текст представляет собой открытие уже другого литературного подхода к детству. Это не нарциссическая и не идеологическая проекция взрослого писателя или воспитателя, не игра в архетип и не банальное стилистическое упражнение; это правдивая история ребенка, выслушанная изнутри и рассказанная открыто и свободно. Могущество желания, заставляющее пятилетнюю девочку выдержать ученичество, выйти победительницей из испытания, согласиться на болезненный переход от воображаемой книги к объективной банальности повествования, написанного взрослыми для послушных детей. Читатель может оценить, сколько жестокости содержат подчас методы чтения, насколько болезненным бывает процесс инициации, даже если это попросту процесс примирения с реальностью; но помимо этого новый читатель обнаружит, что он и сам может восприниматься другими людьми как объект – объект, испещренный знаками.

На этих страницах Франсуаза Дольто рассказывает, как она училась читать. Она пробуждает во множестве своих читателей забытые воспоминания об их собственном опыте, и поэтому публикация данного текста в книге о детях представляется нам полезной и уместной.

Я решила рассказать вам одну историю[125]: «Туфли Абу Касима», или, вернее, как я на ложе страданий и разочарований открыла для себя счастье читать – что и говорить, запредельное счастье…

«Туфли Абу Касима»! Замечательное название, правда? Догадываюсь, что оно заинтриговало вас, как предстоящий футбольный матч. Это заглавие книжки в роскошном красном переплете, которая для меня ассоциируется с часами надежды пополам со слезами. («Франсуаза, почему ты плачешь?» – «Потому что мне никогда ее не одолеть!») Звучание этого заглавия вызывает у меня в памяти солнечный августовский день 1913 года у моря, в Нормандии, где я сделала открытие, которое помогло мне резко перейти от безграмотности к культуре! Может быть, этот ослепительный прорыв, озаривший, как вспышка, мою обычную, каждодневную жизнь, это мое второе рождение было подготовлено долгим безмолвным и упорным трудом во тьме?

Читать? Какое необыкновенное, изумительное ощущение! А для всех окружающих это казалось вполне естественным: логическое продолжение событий, как говорят ничему не удивляющиеся взрослые. Не удивительнее, чем чудо рождения, но тоже чудо: вещь, состоящая из бумажных листов, заполненных черными значками, рассказывает историю, представляет нам какую-то страну, какой-то пейзаж, оживляет перед нами воображаемые существа. Чудо и то, что слова, смешиваясь с нашими мыслями, приводят к нам людей, других людей, прямо сюда, в нашу комнату. Чудо, что в пространстве, залитом светом настольной лампы, это сокровище – книга – привносит в сердце другую, отделенную от нас жизнь, которая таится в значках, требующих расшифровки. И потом, как странно, что без читателя, или если захлопнуть «объект», эти волшебные страницы – просто вещь, не более того. И сам этот объект, книга, конечно, не такая вещь, как все другие, но все-таки она ведь не умеет мечтать. А что, если и мы, мы сами, каждый из нас, существа из плоти и крови, – тоже вещи, то красные, в позолоте, то старые и растрепанные, и тоже испещрены значками? Другие, если напрягут внимание, если просветлятся сердцем, могут нас прочесть, а мы этого и не узнаем, нам и во сне-то это не приснится. Что, если каждый из нас, благодаря своему существованию в качестве «объекта», дает другим возможность читать, расшифровывать самого себя, узнавать и фантазировать о себе и о других?

Как сейчас помню революцию, которая свершилась в моем детском сердце. Сколько радости сулили все эти книги, выстроившиеся на полках в шкафу, когда я разбирала их названия на корешках! Потому что с того памятного августовского дня (а было мне без малого пять лет, и я любила играть, а кроме того, я была четвертым ребенком в семье, и в нашем доме, как только он просыпался и наполнялся вкусным запахом поджаренного хлеба, никогда не бывало тихо) я помню свет, пробивающийся между затворенными ставнями, пока все еще спят, помню этот час, исполненный мягкого очарования и тишины. Свернувшись калачиком в кресле, под солнечным лучом, в котором без устали плясали таинственные пылинки, я открывала том и, глухая к окружающему, нетерпеливо в него погружалась. Новенькие и растрепанные книги, учебники старших братьев и сестер, сказки и приключения, томики, украшенные эмблемой в виде лаврового венка, – отца награждали ими в детстве, когда он учился в лицее города Ванва: римская история, Жюль Верн, сказки Флориана, братьев Гримм, Андерсена, Перро. Страницы с золотым обрезом, переплетенные выпуски детского еженедельника 1880 года «Моя газета» с рисунками, на которых были изображены дети в старомодных нарядах, точь-в-точь мои родители на фотографиях Надара… А потом… ведь научившись читать, я научилась и писать… на листах в линейку, прямо по этим рельсам, я писала письма (послания, в которых выстраивались гуськом почти неразборчивые буквы) бабушкам и особенно моей милой прабабушке, которая сразу же на них отвечала. А когда поднимался шум и гам, сопровождавший завтрак, я поджидала почтальона… Как видите, «Туфли Абу Касима» произвели в моей жизни революцию.

С какой благодарностью вспоминаю я «мадмуазель», молодую люксембургскую учительницу, которая тем летом 1913 года приходила помогать матери, ожидавшей пятого ребенка! Ее приглашали «к старшим». Мы шли с ней на пляж, она вязала или вышивала, а я пристраивалась рядышком, в тени зонтика, и восхищалась ее сноровкой.

– Ну, Франсуаза, иди поиграй, выкопай ямку, не болтайся без дела!

«Болтаться без дела» – это было ее любимое выражение для определения состояния созерцания или задумчивости. Милая мадмуазель! Она постоянно чем-нибудь занималась. Для нее размышлять значило «болтаться без дела», то есть предаваться бесполезному занятию! Меня это удивляло. А потом как-то раз она захватила на пляж для меня (для меня!) вязальные спицы, набрала для меня петли и показала, как связать одеяльце для моей куклы. Это было здорово! Я научилась вязать – как мне это нравилось, как нравилось! Мы с моей учительницей узнали друг друга поближе. По вечерам старшие делали задания, полученные на лето, а я, высунув от усердия язык, вязала где-нибудь поблизости. Чудеса: она умела поднимать петли, которые спускались (они не сами спускаются, объясняла она мне, – это ты их «потеряла»). И вот дома, пока старшие занимались с учительницей, я обнаружила красную книжку, не слишком толстую, с потрясающими картинками. Если у меня спускалось слишком много петель, я ждала, когда мадмуазель освободится и поправит дело и – точь-в-точь как она порой читала мне вслух какую-нибудь историю, так я сама себе «читала» эти замечательные картинки. Да, конечно, я потихоньку «болталась без дела». Мадмуазель поглядывала на меня краешком глаза. Иногда я засматривалась на твердый переплет книги. Я мечтала. Я пыталась вспомнить во всех подробностях какую-нибудь картинку (они назывались «гравюрами»), потом открывала книгу и всегда удивлялась, когда обнаруживала, что картинка такая, как была. В моих воспоминаниях верблюды, ослы и люди в тюрбанах двигались, а в книге они были неподвижны.