Человеческая природа в литературной утопии. «Мы» Замятина - Бретт Кук

«наше всё». Когда Д-503 оплодотворяет 0-90, он испытывает ощущение, подобное прыжку с башни [213], что напоминает вещий сон Самозванца в «Борисе Годунове». Взойдя на борт «Интеграла», он видит «муравьиных людей» [269] – точно так же Самозванцу с высоты виделась «Москва что муравейник» [Пушкин 19606: 218]. Запись Д-503 о древних выборах: «…ночь, площадь, крадущиеся вдоль стен фигуры в темных плащах» [230–231], а возможно, и в масках напоминает вступительную сцену «Каменного гостя». Фигура юноши с горящим углем вместо сердца, которую Д-503 видит за Зеленой Стеной, – весьма прозрачная отсылка к пушкинскому «Пророку», этой знаменитой декларации поэтической независимости. Кроме того, текст Д-503 пересыпан искаженными обрывками цитат Достоевского, связывающих роман с «Записками из подполья» (например, стихотворение о 2 х 2 = 4) и «Братьями Карамазовыми», прежде всего в эпизоде встречи Д-503 с Благодетелем, явно списанным с Великого инквизитора из поэмы Ивана. А. Шейн отмечает и другие скрытые намеки на Достоевского: так, прослушивание Скрябина сравнивается с эпилептическим припадком, а собрат R-13 по поэтическому цеху внезапно объявляет, что он гений и, следовательно, выше закона, подобно Раскольникову [Shane 1968:142–143]. Еще одна реминисценция – утверждение Д-503, что «сознают свою индивидуальность – только засоренный глаз, нарывающий палец, больной зуб» [224], отсылающее к зубной боли Подпольного человека.

В романе также присутствуют многочисленные аллюзии на произведения других авторов, например возможный намек на «Путешествия Гулливера» (1726) Дж. Свифта: когда Д-503, как заправский солипсист, фантазирует, будто это он создал мир, он боится двинуть локтем, «чтобы не посыпались осколки стен, куполов, машин», как будто он находится в Лилипутии [142]. В других эпизодах Д-503, отмечающий, что к прошлому он в лучшем случае равнодушен, намекает на гордиев узел, разрубленный Александром Македонским [216], и припоминает библейскую историю об Аврааме и Исааке [291][44]. Аллюзией может быть и музыкальная цитата из Марша Единого Государства: возможно ли, что «тра-та-та-там» [142] – это те самые знаменитые четыре ноты, с которых начинается Пятая симфония Бетховена? Помимо многочисленных аллюзий на Библию, в том числе пародийных, мы, конечно, должны ожидать интертекстуальных связей с «первоутопией» – «Государством» Платона. Не может же Благодетель быть описан как «лысый, сократовски лысый человек, и на лысине – мелкие капельки пота» [283] без всякой привязки к главному персонажу этого греческого диалога? Вспомним также, что Д-503 протаскивает в текст описание одной мифической местности, не упоминая, что наши знания о ней почерпнуты у автора пресловутого «Государства»:

Представьте себе, что однажды в океане вы наткнулись на шестую, седьмую часть света – какую-нибудь Атлантиду, и там – небывалые города-лабиринты, люди, парящие в воздухе без помощи крыльев или аэро [245].

Текст становится игровой площадкой и в плане родовых понятий. Использование Замятиным метафорических полей так навязчиво, что кажется, у него одна цель: пробудить в читателе исследователя и заставить его по-своему интерпретировать различные особенности романа. Такова его широкая, сложная и пронизанная взаимосвязями трактовка цвета [Proffer 1988; Hoisington, Imbery 1992] металлов [Collins 1973], воды [Cowan 1988], библейских образов [Gregg 1988] и – для полноты картины – различных направлений образности, представленных в каждой из глав данного исследования. Казалось бы, для серьезного художественного произведения хватило бы лишь нескольких из них, но он одновременно охватывает их все и еще многое другое – поистине tour deforce, призванный раздразнить наше чувство игры. Как только ему это удалось?

«Мы» – один из первых романов, говорящих о том, что автор разбирается в теории литературы – в данном случае Замятин разбирается в теориях знаменитых русских формалистов. Во время Гражданской войны Замятин читал лекции по литературному мастерству и одновременно писал роман. Слова у него не расходились с делом. Как будто иллюстрируя примерами научные тезисы Шкловского, Замятин снова и снова обыгрывает прием обрамления. Когда Д-503 воображает себя богом, который только что создал окружающий его мир, нам напоминают, что он лишь фиктивный автор текста и у нас нет возможности опровергнуть его заблуждение. После того как доктор рассказывает Д-503 о зеркальном мире, «куда мы с любопытством заглядываем детьми» [196], тот пытается непременно туда проникнуть, что не так уж трудно, учитывая, что у шкафа имеется зеркальная дверь. Но с другой стороны, почти весь город сделан из стекла. Правильное освещение может повсюду создать отражения и зазеркальные миры в них, однако при другом падении света здания стали бы прозрачными, создавая иллюзию отсутствия Единого Государства. Собственно, это и не иллюзия.

На другом уровне текста мы находим множество математических игр, большая часть которых была разъяснена Лахузеном, Максимовой и Эндрюс. Например, пятиугольное число, входящее в имя 1-330, указывает на ее связь с дьяволом [Лахузен и др. 1994: 92]. Аналогично, если мы до конца решим ошибочное уравнение, с помощью которого Д-503 высчитывает вероятность своего назначения в аудиториум 112, то, разделив 1500 на десять миллионов, получим в итоге единицу, деленную на 6666,6666 – число Апокалипсиса [Там же: 29]. К тому же сами буквенно-цифровые имена носят рамочный характер. R напоминает Д-503 о привязанном сзади чемоданчике («в карете»), О кажется ему круглой, в S видится что-то змеиное, а Ю, как мы уже отмечали, подозрительно смахивает на рыбу [Там же: 92][45]. Это дает читателю повод задуматься, что первично: имя или форма тела? Аналогичную роль выполняют игры, понятные лишь определенному кругу читателей. Читателю-иностранцу, не знающему русского слова «рояль», нелегко понять, что «королевского» в фортепиано, на котором 1-330 играет Скрябина [150]. Кроме того, Замятин проделывает многочисленные трюки с рукописью Д-503 – но это удовольствие мы прибережем на потом.

Заостряя внимание на отдельных примерах, легко упустить важное. В «Мы» присутствует множество уровней игры. Текст так насыщен игрой и отсылками, что это может дезориентировать читателя. Например, трудно удержать в голове четкую сюжетную линию хотя бы потому, что повествование задает множественные траектории чтения. «Мы» – это программное обеспечение для ума; каждое прочтение/игра будет иным в зависимости от читателя и способа перечитывания – и так до бесконечности. Согласно В. Изеру, читателя провоцируют на взаимодействие с текстом: читая строку за строкой, он должен оценивать, чему следует верить. Это тем более важно, если мы имеем дело с ненадежным рассказчиком, таким, как Д-503. Иногда он старается быть добросовестным регистратором событий, некоторые отрывки сам признает неверными – правда, не сообщает, какие именно, – а во многом явно ошибается. Он часто ссылается на другие фрагменты собственного текста; некоторые из них существуют, а некоторые нет. Мораль ясна: НЕ ВЕРbТЕ БЕЗОГОВОРОЧНО ТОМУ, ЧТО ЧИТАЕТЕ. Вряд ли такая практика годится для лояльного гражданина в