Сочельник строгого режима. Тюремно-лагерные были - Борис Юрьевич Земцов

Не стал он себя сдерживать: шагнул раз, выдержав паузу, ещё раз шагнул, осмотрелся: точно, никакого умывальника, никакого зеркала, никакого сбитого из зелёных ядовитого цвета досок дальняка. На все триста шестьдесят градусов ничего кругом нет, что бы могло напоминать о лагере, зоне, несвободе. А вот штаны на нём те же арестантские, из хозяйской робы, и лепень на нём тот же, с биркой ненавистной, которая зеку в зоне и паспорт, и визитную карточку, и много чего ещё заменяет. Выходит, на воле он сейчас, Олег Семёнов, пусть в арестантском прикиде, пусть без документов, пусть с неотсиженным даже наполовину своим немалым сроком. Выходит, сказка или что-то в этом роде выпало…

Закрутилась в голове шальная карусель. В карусели мысли, чёрные и белые, вперемежку. Белые: «Вот она, свобода, ни заборов, ни мусоров, куда хочешь иди, что хочешь делай…» Чёрные: «Какая же это свобода, когда я порог зоны не переступал, даже справки об освобождении на руки не получал, куда я заявиться в арестантском прикиде могу, выходит, только прятаться-хорониться, разве бывает такой свобода, нужна ли мне такая свобода?» Между чёрно-белыми мыслями как прокладка, как орнамент, какие-то узоры из кубиков, ромбиков и прочих неведомых фигурок. Вроде бы разноцветные, но цвета приглушённые, размытые, будто теми же красками, что мультики из зеркала, нарисованные.

А прицепом к чёрным мыслям неожиданно, но очень по делу, в масть торкнуло: «Денег нет… А без них как же? Ни позвонить, ни доехать… Даже пачки сигарет не купить… И с общего того же курева, если это, вроде как свобода, не возьмёшь…»

Машинально, будто в подтверждение последних мыслей, похлопал он по карманам. Верно, нет в них денег, и быть не могло, строго запрещены в нашем государстве деньги тем, кто наказание отбывает. Да и сигарет там не оказалось. То ли в телаге остались, то ли на тумбочку около шконаря выложил. Только, где он сейчас этот шконарь, эта тумбочка?

Крутанулось в мозгу уже ранее там мелькнувшее: «Наверное, всё-таки с ума схожу…»

На этот раз предположение такое почти спасительным представилось, потому что такое предположение единственным ключом — объяснением ко всему происходящему было. Ну, сошёл с ума, тогда всё понятно: и штучки эти с зеркалом, и всякие там мультики эти — всё разом в систему выстраивается… Если же сохранил здравый разум, тогда как всё происходящее объяснить можно? Просто нет этому никакого объяснения… Не существует этому никакого объяснения… Не может быть этому никакого объяснения… А сказка — это ерунда, в них и дети современные не верят, в лагере строгого режима сказкам просто взяться неоткуда…

Выходит, сумасшествие… По методу исключения… И как единственное спасительное… Придётся и это как должное принять… Только разве может сумасшедший так основательно ситуацию анализировать, и разве может тот же сумасшедший так всерьёз о собственном безумии задумываться? Опять нескладуха. Не нашёл в этот момент Олег Семёнов ничего лучшего, кроме как в очередной раз себя на предмет связи с реальной действительностью проверить. Прикусил губу. Похоже, перестарался, потому как от боли даже невольно передёрнуло, и во рту солёное почувствовал. Впрочем, не зря, похоже, перестарался. Потому что вместе с ощущением боли пришло ясное осознание, почти команда-инструкция, что дальше делать. И никакой сказкой там уже не пахло — сплошной жёсткий реализм, мужицкая практичность, помноженная на арестантскую сноровку:

— Надо возвращаться… Мультики-мультиками… Глюкиглюками… Вдруг хватятся в ночную проверку… Что тогда… В побег объявят… А это — ЧП, от которого мало никому не покажется: ни зекам, ни мусорам… Опять же соседям по бараку — сплошные бигуди: допросы-расспросы, дознания-показания… Мать-старуху по ментовкам затаскают… Вольным друзьям те же мусора проходу не дадут… Да и самому, беглому, на воле куда податься? Некуда! Через телефон, через камеры, что повсюду понатыканы, засекут где угодно… Значит, снова в лагерь, уже с добавленным за побег сроком, которого и так столько, что спина сама сутулится, когда число грядущих лагерных лет пытаешься представить… Нет, только возвращаться… Только как возвращаться?

Снова ощупал себя Олег. На этот раз, будто волшебный тумблер искал. Тот самый, который из сказки в реальность возвращает, или, наоборот, из лагеря строгого режима в свободу перемещает. Не обнаружилось никакого тумблера. Потому что такой тумблер — это голимая сказка, а сказкам в зоне места не предусмотрено…

Не нашарилось ничего даже похожего на тумблер. Только собственные рёбра под хозяйским лепнем угадывались, да мозоли, что после того, как на «промку» вышел, проявились, за ткань этого лепня цеплялись.

«А возвращаться надо по-любому…», — ещё строже внутри повторилось. На этот раз и никакие аргументы к этой установке не находились. Вроде как, надо и всё… С одной стороны правильно, убедительно. С другой — странно… Выходило, что его, как птицу в клетку, как собаку к цепи и ошейнику, потянуло…

В который раз уже за последние полчаса крепко он зажмурился и крутанул головой, будто снова пытался уточнить по поводу личных своих отношений с реальностью и нереальностью. Получилось, уточнил. Потому что, когда глаза открыл, оказались перед этими глазами раковина с двумя пятнами отбитой эмалировки и зеркало с уже памятными по очертаниям провалами амальгамы. Никаких стен из неброского камня, никаких деревьев в проёмах этих стен, никакого неба в тех же проёмах. Да и всё пространство скукожилось, будто свернулось. Правда, зудело и саднило на второй фаланге большого пальца, в том месте, куда он ноготь указательного пальца вогнал. Правда, ещё ощущался чуть солоноватый привкус во рту.

На почти негнущихся ногах возвращался Олег к своему шконарю. Лёг, не раздеваясь, закурил, нисколько не удивился, видя, как пляшет в его руках сигарета, и что этой сигареты хватило от силы на пять затяжек. Думал обо всём сразу, что случилось в умывальнике, и ни о чём конкретно из той карусели событий, что не просто пронеслась накануне в близости перед ним, а лихо протащила и его самого, кувыркая с ног на голову и обратно.

Заснул он уже под утро, имея внутри жёсткий приказ для самого себя самим собой и сформулированный: «Про всё, что было — забыть, о мультиках — не вспоминать, в зеркало ни под каким предлогом — не заглядывать, про то, что случилось — никому не рассказывать…»

Только последний пункт из того приказа и оказался выполненным.

Рано утром, ещё до подъёма, неведомая сила подкинула его со шконаря и потащила, так и не стряхнувшего с себя остатки сна, в умывальник. У зеркала по старой привычке