НАТАН. Расследование в шести картинах - Артур Петрович Соломонов

— Прекрасно понимаем, — кивнул батюшка, поправляя полотенечную бахрому, сползающую на глаза профессора.

— Тогда считайте, — надменно заявил хворающий филолог, — что к моему отрицанию присоединяются все великие авторы, которые взрастили мой вкус — от Вергилия до Рушди. И все они, весь литературный Олимп через меня заявляет: произведения Эйпельбаума — не литература!

— Не вызвать ли ему врача? — спросил батюшка предельно тихо, надеясь, что профессор нас не слышит. — Он так мучается… Что же делать?

— Как что делать? — взвился седовласый профессор, роняя полотенце на пол. — Дербанить! А там будь что будет!

— Верно, профессор, верно. Таков наш долг, — поспешно ответил отец Паисий. — Обещаем: раздербаним, унизим, раскрошим…

— Спасибо, батюшка, спасибо!

— А вы поспите, хорошо?

Профессор вдруг сел на кушетке и воинственно, как знамя, поднял мокрое полотенце над головой. Он победоносно улыбался, и редкие капли опускались с полотенца на седины. Увы, он был похож на пациента прискорбной больницы (коим и являлся), который растянул над головой печальный флаг свой, ибо больше растянуть ему было нечего.

Мы уложили филолога на кушетку, а священник прочел над ним молитву о болящих. Вскоре Сергей Александрович перестал дрожать — похоже, молитва подействовала благотворно.

Все мы были исполнены самого искреннего сочувствия. Мы поклялись по мере сил сделать то, о чем просил нас, увы, уже недееспособный профессор.

Во время клятвы меня озарило, насколько логично все происходящее! В сострадании и скорби, болезненно человеколюбивые и самолюбивые, полусумасшедшие, приступили мы к исследованию литературного периода в жизни Натана Эйпельбаума. А разве могло быть иначе, если дело коснулось русской литературы?

Все к столу: русская национальная идея как всемирный винегрет

После успокоения общественности с помощью «Письма любимой женщине» и сборника стихов «Ветер с юга, ветер с луга», которые привлекли к Натану тысячи читателей и почитателей (он уже обладал крупной известностью, потому предстать перед массами в новом качестве ему было сравнительно легко) — так вот, после того, как Натан впрыснул в общество изрядную дозу анестезии, он начал такую жестокую операцию, что социальное тело затрепетало от возмущения и боли. И эта боль, этот гнев объяснимы: ведь тело было соблазнено и опозорено…

«Все к столу: русская национальная идея как всемирный винегрет» — так называлось произведение Натана Эйпельбаума, открывшее ему дорогу в «социальный ад» (формулировка отца Паисия). С той поры каждое произведение Эйпельбаума было плевком в душу общества, в душу народа, и всякий последующий плевок был гаже и мощнее предыдущего. Не осталось ценности, которой не коснулась бы ядовитая слюна Натана.

После долгих прений мы все-таки решили привести цитаты из оскорбительных литературных трудов Эйпельбаума. Нам помогли принять решение консультации с юристом: «Пусть ваше исследование продается в книжных магазинах с предупредительными пометками и в черном целлофане, — посоветовал он, — Тогда у вас появится возможность и дать читателю примеры кощунственных трудов Натана, и не оскорбить тех, кто приходит в книжные магазины в поисках красоты и благородства».

Но увы! Перед отправкой в типографию глава с цитатами из возмутительных произведений Эйпельбаума воспламенилась и сгорела.

Расследование инцидента проводили богослов и политолог: оно было кратким, суетливым и ни к чему не привело.

В итоге неудачного расследования астрофизик, тяжко вздыхая, собрал в кулек пепел, в который превратились кощунственные тексты Натана, и направился к мусоропроводу, чтобы расстаться с ними.

Кто бы ни был виноват в этом инциденте, читателю теперь придется рассчитывать исключительно на свои умственные силы и воображение. Мы понимаем, насколько это горький сюрприз для многих, но что мы можем сделать? Лишь одно: опубликовать первое произведение Эйпельбаума — не «колокольного», а лирического периода. Того самого, с помощью которого Натан — в который уже раз! — втерся в доверие нашего прекрасного в своей наивности общества.

«Жаль, что мы не сможем показать тут для примера хотя бы несколько стрел из ядовитого Натанового колчана, — сетовал отец Паисий. — Хотя и первое его творение тоже исполнено яда, и только дурни этого не понимают. Я, например, глубоко убежден, что в своем якобы любовном послании он обращался не к женщине, а к России. Ей угрожал, с ней порывал навеки, ее унижал, ей объявлял, что его чувства иссякли…»

Я решил наконец заявить батюшке, что его издевательства над нами и нашей исследовательской миссией становятся все более очевидны, но при этом их цель мне совершенно непонятна, но меня перебил филолог. «Вздоооор, — простонал он, обращаясь к пастырю. — Не ищите воды в пустыне, не ищите глубин в Натане… Я измерял… Там пусто…»

И Сергей Александрович тревожно, со стонами и подергиваниями, заснул, предоставив нам пробираться сквозь литературные дебри.

Натан ЭйпельбаумПисьмо любимой женщине

Моя дорогая, вы победили. Безусловно, ваша победа и мое поражение — далеко не одно и то же, и даже, я бы сказал, вещи прямо противоположные. Однако если вы желаете связать воедино эти две несовместимые вещи, то я бы взял на себя смелость сказать, что мое поражение со временем будет вручено вам. Оно станет вашим — пожизненно. И день ото дня ваша победа будет все тяжелее, и вы захотите избавиться от нее.

Жизнь огромна, вещи меняют свои имена и суть, но я остаюсь прежним, поскольку переменчив. И когда вы вконец запутаетесь, то окажетесь гораздо ближе к истине. И тогда вы поймете, что день моего поражения в подлинном своем значении был днем вашей капитуляции перед собой. И перед своим будущим. Теперь оно будет другим. В нем будет меньше солнца.

Но если все упростить — как вы любите — да, вы победили. Снимаю шляпу. А что еще теперь я могу снять в вашем присутствии? Ведь прошлый апрель остался в прошлом.

И когда мы встретимся с вами снова, — а ведь это случится, — я не буду больше придерживаться тактики умолчаний, внезапных поворотов разговора, придерживать мысль, чтобы, усыпив бдительность, оглушить ею задремавшего противника. То, что