НАТАН. Расследование в шести картинах - Артур Петрович Соломонов

между нами было — разве дуэль? Объятия — разве борьба? В таком случае, мне не хватило яда, мне не хватило презрения к вам, чтобы победить. Мне была бы неприятна победа, которая так порадовала вас. Разве этого я хотел?..

Извините, я поменял чернила — ручка перестала писать. Меняя стержень, я решил подкорректировать усатого классика. Человек создан для счастья, как птица для помета. Или все-таки для полета? Думаю, разные птицы созданы для разного. Так и люди: кто для счастья, кто — для сдачи самоанализов. (Я посвящаю их вам, о чем напишу на конверте, как только поставлю точку в этом письме). Похоже, я, кряхтя и постанывая, перехожу во вторую группу. Вы, дорогая, поставили точку в моей карьере счастливчика.

Более того, само бессмертие стало ускользать от меня — вернее, чувство бессмертия. Жутковатое ощущение вы внесли в мою жизнь своей невозвратимостью и необратимостью нашего расставания: я стал чувствовать, как время словно течет сквозь меня и вымывает из меня жизнь. Не надо морщиться: да, я сравниваю время с H2O, — но разве мало авторов поступали так же? Я в хорошей компании со всеми, кто когда-то молвил со значением — «река времени»…

В преддверии ворчания

Был стержень — наша умопомрачительная история, сила которой состояла в вашем умении прощать и моей способности ускользать. И эта смесь была крепче, чем сочетание чувств в той ясной и простой истории, которая сейчас начинается у меня и у вас — отдельно.

Я гораздо веселее и равнодушнее смотрел на женщин, и будущее мне казалось бесконечным. Но вы запустили меня в другое, одинокое будущее, где так много людей, встреч и эмоций, но нет ни одного лица, на котором бы остановился взор. И он стал печальным. Теперь я внутренне ворчлив, хоть и не подаю вида.

Когда вы были рядом, это парадоксальным образом сближало меня с другими женщинами, придавая каждой новой связи характер мимолетности — она исчезала, появляясь…

Другие женщины были лишь увертюрой, или послесловием. Их голоса сплетались в симфонию любви, где непобедимым мотивом был ваш. Но потом эту музыку попросили заткнуться. Насовсем не вышло — она хрипит и взвизгивает, хотя порой еще звучат красивые, но такие короткие и такие тихие мотивы. Главная мелодия исчезла.

Девушки, что вереницей потянулись после вас, заставляли вглядываться в них пристальней. Раньше времени и желания было меньше — ведь и то и другое принадлежало вам. И чем пристальнее становился взгляд, тем печальней. Нет, они не были хуже, единственный их неустранимый недостаток заключался лишь в одном: это были не вы.

И теперь, когда каждый новый персонаж в моей жизни стал претендовать на статус главного героя, я понял, как бедны мои встречи. И как одиноки вечера и ночи, наполненные чужими голосами, взглядами, телами. И я вставал утром и откашливался, и складывал губы в усмешку, и пытался избавиться от комка в горле.

И мне казалось, что этот мир утратил сердце.

Состязание. Первый раунд

…Кафе, кафе с таким дурацким названием, что его и не вспомнить без водки… Я сидел напротив, подавленный своими чувствами, и когда вы позволили мне, как это было раньше, поцеловать вас в губы, еще и еще, еще и еще, — все мое прошлое, все женщины, что были после вас, развеялись, как пыль.

Дорогая, у кого еще так бьется сердце при виде вас? Покажите мне этого смертного — я готов состязаться с ним в частоте пульса. Мое сердце победит — оно окажется проворней. Кого еще так бросает от ненависти к любви, от равнодушия к восторгу, стоит лишь коснуться ладони? Моя любовь, благодаря вам, пошла путем ненависти и отчаяния, но осталась любовью.

У кого еще темнеет в глазах, и рука тянется к бутылке, бутылка к рюмке, и после пятидесяти, шестидесяти, ста и тысячи глотков он понимает, что тушить любовь алкоголем имеет смысл только язвенникам — ведь у них есть шанс на самоуничтожение.

Вы, дорогая, помогаете моей карме — то, что другие черпают из искусства и религии, я узнаю благодаря отношениям с женщинами. Вы позволили мне узнать на своей шкуре столько философских понятий! А разве они имеют хоть какую-то цену, если их не прожить всем телом, всей душой, что, в общем-то, одно и то же?

Эта философия (о которой я вам вот-вот расскажу) прошла через горнило наших отношений — через ваши капризы, наши ночи, сначала необыкновенно прекрасные, а потом наполненные холодом, через вашу страсть, ушедшую в равнодушие, через ваше умение быть одновременно уступчивой и бескомпромиссной.

Вот вам маленький примерчик познания: подлинная непредсказуемость другого человека, неподконтрольность его тебе, а следовательно, несводимость его ни к какому твоему о нем представлению, а также невозможность овладеть им — остро понять это можно только в любви и перенести этот опыт на иные сферы. Это дает тяжелое чувственное знание, которое имеет более высокую цену, чем интеллектуальное. Вы мне его подарили. Без всяких просьб с моей стороны.

Спасибо.

Несколько ударов шпагой

Да, дорогая, кто не любит, тот всегда хозяин ситуации. Вы были абсолютной хозяйкой, и я не ошибусь, предположив, что эта роль доставляла вам удовольствие. Конечно, прошлое всколыхнулось и ворвалось в настоящее, и образы ваших унижений придали вам презрения и силы. Но разве я унижал вас? Я понимаю: каждый имеет право на интерпретацию, каждый. Но есть грань, за которой интерпретация становится ложью.

Ах, эти ваши упреки… «Измена!» Ну и что? Что из того? Ответьте мне, наконец, что же в ней катастрофического? А лучше ответьте себе — это будет потрудней.

Вам всегда нравился мой (употребляю ваше омерзительное выражение) «тонус», мои (цитирую с презрением) «легкость, юмор и жизнелюбие». Да, со словами вы никогда не дружили, пардон. А теперь подумайте: разве может такой человек не любить